Дни в Бирме

– Деньги! Кто говорит о деньгах? Когда-нибудь, женщина, ты поймешь, что есть в мире кое-что, кроме денег. Слава, к примеру. Величие. Ты сознаешь, что губернатор Бирмы весьма вероятно приколет мне орден на грудь за мое служение отечеству? Разве такая честь не внушит тебе гордости?

Ма Кин сокрушенно покачала головой.

– Когда ты поймешь, Ко По Кьин, что не вечен? Подумай, что станет с теми, кто жил во зле. Можно ведь, к примеру, и крысой стать, и жабой. А еще есть ад. Помню, лама мне как-то про ад говорил, сам перевел из Палийского канона[69], сущий кошмар. Он говорил: «Раз в тысячу веков два раскаленных копья сойдутся в сердце твоем, и скажешь ты себе: «Еще тысяча веков мучений моих миновала, а впереди не меньше, чем позади». Не бросает в страх, как подумаешь о таком, Ко По Кьин?

Ю По Кьин рассмеялся и беспечно махнул рукой, подразумевая, что откупится пагодами.

– Ох, смотри, как бы смех твой слезами не обернулся. А сама бы я такой жизни не пожелала.

Она снова раскурила сигару, повернувшись боком к Ю По Кьину в знак неодобрения, пока он продолжал расхаживать туда-сюда по комнате. Когда же он заговорил, тон его стал серьезней, чем прежде, и даже как-то сдержанней.

– Знаешь, Кин Кин, есть еще кое-что за всем этим. Кое-что, чего я никому еще не говорил. Даже Ба Сейн не знает. Но, думаю, тебе я скажу.

– Не хочу больше слушать о твоих злодействах.

– Нет-нет. Ты сейчас спрашивала, зачем я затеял все это. Ты, наверно, думаешь, я решил сжить со света Верасвами просто из неприязни и еще потому, что его отношение к взяткам всем мешает. Дело не только в этом. Есть еще кое-что, куда как важнее, и это касается не только меня, но и тебя.

– Что же это?

– У тебя никогда не возникало желания чего-то высшего, Кин Кин? Никогда досада не брала, что, несмотря на все наши успехи – точнее сказать, мои успехи, – мы почти в том же положении, как и в самом начале? Сейчас я сто́ю, смею сказать, два лакха[70] рупий, однако взгляни, на что похоже наше жилье! Взгляни на эту комнату! Она же ничем не лучше крестьянской. Я устал есть пальцами, вращаться среди бирманцев – бедного, второсортного народа – и жить, скажем прямо, как жалкий муниципальный служащий. Одних денег мало; мне бы еще хотелось чувствовать, что я достиг какого-то положения. Разве тебе иной раз не хочется жить жизнью чуть более – как это сказать – возвышенной?

– Не знаю, куда нам хотеть больше, чем у нас уже есть. Когда я девочкой была в деревне, я и думать не думала, что буду жить в этаком домище. Глянь на эти английские стулья – я в жизни ни на один не присела, но гляжу на них и уже горжусь, что они мои.

– Тьфу! Зачем ты вообще из своей деревни вылезла, Кин Кин? Тебе бы только языком чесать у колодца, с каменным кувшином на башке. Но у меня честолюбия, слава богу, побольше. И сейчас я тебе открою настоящую причину, зачем я плету козни против Верасвами. Я задумал нечто поистине величавое. Нечто благородное, блистательное! Нечто такое, что есть высочайшая честь для азиата. Теперь понимаешь, о чем я?

– Нет. О чем?

– Ну же! Величайшее достижение моей жизни! Неужели не догадываешься?

– А, поняла! Ты решил купить автомобиль. Только, Ко По Кьин, не рассчитывай, пожалуйста, что я на нем поеду!

Ю По Кьин взметнул руками в возмущении.

– Автомобиль! Базарный твой умишко! Да я бы, коли захотел, мог купить двадцать автомобилей. Только какой от него прок в этаком месте? Нет, это нечто намного грандиознее.

– Что же тогда?

– А вот что. Мне стало известно, что через месяц европейцы собираются принять в свой клуб одного туземца. Они этого не хотят, но подчинятся, когда получат приказ от комиссара. Так-то они бы приняли Верасвами, он же первое официальное лицо среди туземцев. Но теперь я Верасвами очернил. Так что…

– Что?

Ю По Кьин ответил не сразу. Он посмотрел на Ма Кин, и его широкое желтое лицо с широкой челюстью и бессчетными зубами так смягчилось, что обрело почти детские черты. Даже рыжевато-карие глаза чуть увлажнились. И он сказал тихим, почти благоговейным голосом, как бы поражаясь грандиозности этих слов:

– Разве не видишь, женщина? Не видишь, что если Верасвами лишится уважения, в клуб примут не кого иного, как меня?

Эффект был поистине колоссален. Больше у Ма Кин аргументов не осталось. Величие замысла Ю По Кьина лишило ее дара речи.