Дни, когда все было…

Может, это везение, когда чашу сию пусть не пронесли мимо, но быстро влили, похлопали по щекам, глядишь – наутро реанимирован и лучшее, конечно, впереди. Выходит, Насте повезло. Вацлав и не думал тогда еще, что женится на ней, но был всегда готов. Все-таки она из особенных. А он все-таки сноб. И тоже особенный, со своим крайним проявлением пушкинского святого братства. В двух словах его анамнез не обскажешь. Патологическое отождествление с единомышленником. Любить то же, что и он: того же Дарвина, те же рубашки, ту же женщину. Более того, не видеть в том ничего атипического. Марс, как кот от воды, брезгливо отряхивал лапы от наметившейся драмки, а ведь стоило ему мизинцем поманить, сотой долей улыбки своей обезьяньей – и инцидент исчерпан. Но он ехал за новым. Не за дочерью Эльвиры Федоровны, просто вышел из дома без дождя, без ключей, с розой маршрутов под ногами и опьянел от перспективы. Смылся, словом, на неделю. Мне кажется, клюнул его жареный петух наконец. Приспичило ему найти то одно-единственное дело на всю жизнь, за которое чуть пасть мне не порвал на незабвенной крыше. Не торговлю картинами с элементами подлога, и не дарвиновскую возню, и не сапожное ученичество, – было у Марса и такое обострение, батрачил в мастерской, гордый, засаленный и ненадолго вдохновенный трудами от сохи. Не дремучих дел ему захотелось и не чужих, а чтобы как Феллини! Почему Феллини? Да потому что. А что, разве плохо как Феллини?

6. Вечеринка с Хичкоком

У нас как раз с делом и случился запор, всех швыряло с корабля на корабль, и только некоторые выплывали на балу с мокрой хризантемой в петлице – но какой ценой, какой ценой… Марсику цена не нравилась. Он дрогнул, засмотрелся на Запад в польском предбаннике, но суеверие свое не отпустил, презирал само намерение отъезда, никогда не забывал Элю, из-за нее он просто не должен… таков был его маленький кодекс. Что при его непоседливости – большое мужество, пусть и напрасное, но потому и трогательное. А Элю свою он держал наготове, частил будничными упоминаниями: а у Эльки тоже… Элька любила вот так… Элька меня научила. Словом, суета печали. А вокруг все поеживаются и стучат вилками дальше. А теперь я также про Марсюшку, когда… да что угодно, халву в шоколаде покупаю. Он меня по Елисеевскому первый водил. И вообще везде водил. В 18 лет более всего на свете мне хотелось ходить за Марсиком и родить ребеночка. Увы, одно с другим никак не совмещалось, что навечно поделило меня на два сезона тисненой линией то ли сгиба, то ли отрыва: осенью и зимой – я «про детей», весной и летом – я в бегах. Пинг-понг получается, непрерывное смятение. Вацлав, правда, объяснил, что не в Марсе дело, а в цикличности всего сущего. Отошло много вод, и обнаружилось, что мы с Вацлавом в неких отношениях. Пустившись раз в откровения, он не смог остановиться; единожды попав под его раздачу, я осталась к его услугам. Я называла это «прогулки доверия». Получались они спонтанно, и я не задавала вопросов, чтобы не спугнуть порыв. Потом не сдержалась – и пошло-поехало, я озадачила его своими девичьими тайнами, нам стало смешно. Думаю, что даже если священнослужитель в ответ на покаяние расскажет пару-тройку своих историй, это изрядно оживит исповедальную процедуру. Вацлав давно жил с Настей, мы не знали, что Марсик умрет, и костерили его вовсю. Ему не привыкать. Про него всегда витали неприятные истории, он сам – ни про кого, разве что анекдота ради. Судьбоносный тренер по самбо не рекомендовал плодить сварливые мысли. Лучше вспыхнуть, но быстро простить, иначе неприязнь начнет фонить, как радиоактивные отходы. Поэтому Марсик, уже не простой, как голубь, но еще не мудрый, как змея, частично соблюдал заповеди «духовника». Что, возможно, ему легко давалось: он не говорил и не думал плохое, а сразу бил по намеченному органу. Но Вацлав все равно зачислил его в больные на всю голову. Вот, говорит, почитай, здесь все сказано… Ну хорошо, не все, только вот эти главы… Ладно, особенно – первую.