Дневник наркомана

     -  Но  вы  сталкиваетесь  с  моей  Волей,  -  возразил  Петушок,  почти оживившись.

     -  Мне долго придется объяснять, -  парировал  Царь, -  почему я считаю ваше замечание  неверным.  Но  процитируем "Книгу Закона" еще раз: "Довольно всяческих Потому, что будь  они,  сволочи, прокляты".  Давайте  я  вам лучше расскажу вместо этого одну историю.

     Мы тактично изобразили нетерпение и готовность ее послушать.

     -  Величайшим альпинистом своего времени был, как  вы знаете,  покойный Оскар Экенштайн.

     Сказав это,  он сделал несколько малопонятный и  сложный жест; однако я смутно  догадалась,  что  он  был  как-то  связан  с церемониалом  почитания мертвых.

     -  Мне крупно  посчастливилось быть  усыновленным  этим  человеком;  он научил меня лазить по горам, в частности, делать глиссаду. Он заставлял меня съезжать по склону в самых сложных позициях; головой вперед и так далее; и я должен был катиться по льду, не пытаясь себя спасти до его команды, и только тогда,  у самого финиша  я  должен  был прийти в себя, и пока он  считает до пяти,  перейти в положение  сидя или стоя, по  его выбору,  либо свернуть  в сторону,  либо остановиться. И постепенно его упражнения делались все  более опасными. Все это звучит, конечно, довольно непонятно,  но, между прочим, он был единственным,  кто научился "глиссаде" сам и обучал делать других  столь совершенно.

     - Как бы то  ни было, приобретенная эта способность пригодилась мне еще во многих случаях. Сберегая час времени, порою сберегаешь чью-нибудь  жизнь, и  мы  могли  бы  нырять  с  опаснейших  склонов, где  (в  частности)  можно напороться на  осколок льда, идя на высокой скорости, если  бы точно  знать, что сможешь затормозить в  то  самое мгновение, когда  заметишь  угрозу.  Мы могли, вероятно, опуститься на три тысячи  футов там,  где обычные люди  без специальной тренировки спускались бы на веревке шаг за шагом, и, кто  знает, рисковали в результате попасть в ураган, застигнутые темнотой.

     Больше всего это  мне помогло  несколько лет назад, когда  мне довелось командовать   экспедицией  в  Гималаях.  И  вот  кули  побоялись  пересекать заснеженный склон, кончавшийся над ужасным обрывом. Я велел  им наблюдать за мной, бросился на снег головою вперед, съехал вниз как мешок овса, и вскочил на ноги на самом краю пропасти.

     Когда  я снова  к ним подошел, людишки эти так и стояли, разинув рты от ужаса и изумления. Они последовали за мной через mauvis pas [опасное место - франц.] ни  секунды не колеблясь. Видимо они  решили, что все это  магия или что-то вроде этого. Неважно что. Но они,  по крайней мере, были уверены, что смогут пересечь опасный участок без вреда для себя, ведомые человеком, столь очевидно пользующимся протекцией горных богов.

     Петушок  стал  белый, как  смерть. Он с абсолютной ясностью  понял суть анекдота. Ему  было стыдно как мужчине,  что он пребывал  во  власти слепого черного влечения. Он не верил,  что Царь, на самом деле, рассказывал правду. Он думал, что этот тип  рисковал  своей  жизнью, чтобы только заставить этих кули перейти на  другую  сторону.  Казалось немыслимым,  чтобы  человек  мог обладать такой абсолютной  силой и уверенностью. Иными словами,  он  судил о Царе  Лестригонов  по  себе.   А  о  себе  ему  было  известно,  что  он  не первоклассный летчик. Ему льстило, что он пренебрегал столькими опасностями. Поэтому  презрение Царя к  тому,  что люди именуют героизмом, его  взгляд на неоправданный риск,  как на простую животную дурость, резануло его точно как удар  кнутом. Быть готовым их принять - это да.  "Я жизнь свою в булавку  не ценю".

     Лам не испытывал восторга  при виде  крысы,  загнанной  в угол. Сделать себя  полноправным  хозяином  в любом возможном положении -  таков  был  его идеал.

     Два или три раза Петушок пытался раскрыть рот; но так  и не нашел слов. Царь Лестригонов подошел и взял его за руку.

     - Наркотики - это тот самый склон горы перед нами, - сказал он, - и я - хитрый старый Экенштайн, а вы, соответственно, молодой амбициозный Царь. И я командую: "Стоп!", - и когда вы покажете мне, что смогли остановиться, когда возьмете себя в руки, и встанете  на скате,  смеясь, вот тогда-то я и покажу вам, куда идти дальше.

     Какой-то  извилиной  мозга мы  понимали, что  человек этот неумолим. Мы ненавидели его той ненавистью, какой слабые всегда ненавидят сильных,  но мы были вынуждены его уважать, восхищаться им, и по этой причине он был нам еще более отвратителен.

     ГЛАВА II

     БАБЬЕ ЛЕТО