Дневник наркомана

     Моя жена не повторила в ответ  то, что сказал я. В этом  не было нужды. Она все великолепно понимала.  Нас соединял бессознательный экстаз  природы. Членораздельная человеческая речь была бы оскорблением  для нашего духовного блаженства. Наш союз разрушил наше  чувство разобщения  со Вселенной, частью которой мы являлись; солнце, небо, море,  земля соединились  с  нами в  этом несказанном причастии. Не  было никакого перерыва  между тем первым объятием нашего  подлинного  брака,  и дневными  занятиями  по приведению  в  порядок лаборатории, составлению списка необходимых вещей для Лалы в Лондоне. Солнце пропало  за  горным хребтом,  и  из отдаленной  выси  со  стороны  Трапезной донеслись звучные удары тамтама, сообщившие нам,  что готов обед. Мы заперли дом и побежали,  смеясь,  вверх  по  склонам. Они больше  не  утомляли и  не обескураживали нас.  Но  полпути  к усадьбе мы  повстречали  крошку Диониса, преисполненного  важности. Сестра Афина  (подумали мы со смехом) должно быть догадалась, что наш медовый  месяц начался; и  - на этот раз  - это была  не спазматическая  экзальтация,  целиком  зависящая  либо от преходящих вспышек страсти,  либо от возбуждающих средств - а обоснованный факт нашего воистину духовного бракосочетания, в котором мы по сути соединились друг с  другом не для  блага кого-то  одного, а  дабы  образовать одну  невесту,  чьим женихом является  само Творение, неиссякаемое, пока мы живы, и  поэтому  никогда  не приводящее  к  усталости  и  скуке.  Этот  медовый  месяц  будет   цвести  и плодоносить постоянно, от  сезона к сезону, как и сама Земля - наша мать,  и Солнце  - наш  отец,  с  неистощимым  и  неизбывным  энтузиазмом.  Мы  стали сопричастны  великому  таинству;  что  бы ни произошло,  все  было  в равной степени  существенно  для  ритуала.  Сама  Смерть  не  отличалась  от  всего остального; наше мерное длительное горение вырвалось из оков обстоятельств и оставило  нас свободными исполнять  наши  Воли, бывшие одной  единой  Волей, Волей Пославшего нас.

     Прогулка  до Трапезной была одной  сплошной игрой  с Дионисом. О милая, мудрая   сестра   Афина!   Случайно   ли   ты   выбрала   этого   загорелого чертенка-крепыша быть нашим поводырем в ту ночь? Подозревала ли ты, что наши сердца увидят в нем символ нашей собственной, безмятежной  и дивной надежды? Мы  посмотрели в глаза друг другу, взявшись  за руки, на  последней ступени, где  тропа  извивалась  средь  олив, и  помолчали.  Но  электрический  огонь передался через его крохотное тело в тело каждого из нас, и мы узнали, какое громадное счастье поджидает для нашей любви.

     Тишина,  в которой  проходил обед, сияла шелковыми  блестками.  Трапеза длилась долго, очень долго, и каждый миг был наполнен литаниями любви.

     Когда подали кофе, чары безмолвия нарушил сам Большой Лев.

     -  Сегодня ночью  я отправлюсь  спать  в башню;  поэтому вы, сэр Питер, останетесь главным в Доме Гостей! Ваши обязанности просты; если какой-нибудь скиталец попросит вас оказать ему гостеприимство, вам следует оказать его от имени Ордена.

     Мы  знали только об одном  страннике,  который мог явиться, и его визит был для нас желанным.

     A bright torch and a casement ope at Night
     To let the warm Love in.

     - Однако прежде, чем вы туда удалитесь, вам будет весьма полезно вместе с  нами,  раз  уж  вы открыли свою истинную  волю, поучаствовать в  вечерней церемонии Аббатства, которую мы каждую ночью справляем в Храме  моей  башни. Отправимся же в путь!

     Мы  последовали,  рука об руку, по ровной, широкой  и извилистой тропе, соприкасавшейся с потоком, искусно пущенным так, чтобы он бежал вдоль гребня хребта,  что  позволяло  использовать   его  силу  для  вращения   различных мельничных колес. Тени,  сгущаясь, нашептывали  нам в уши  тонкие лирические вещи;  ароматы  весны  сообщали  нашим  чувствам роскошные  фантазии;  закат расходовал  для моря остаток  алой краски,  и  окутанная пурпуром  ночь  уже начинала цвести  гроздьями звездного цвета. Над вершиной  холма висел  перед нами  золотой  ятаган луны,  и слабое  сердцебиение моря  едва раздавалось в тиши, словно орган в  некоем заколдованном  соборе пульсировал  под пальцами Мерлина,  перевоплощая   однозвучную   грусть  бытия  в   безмятежный   гимн невыразимого  триумфального  ликования,  Te Deum [Тебе,  Господи  -  лат.] человечества, празднующего свою окончательную победу  над  языческими ордами отчаянья.