Для Гадо. Возвращение

— Не знаю. А что я могу ещё сказать и предложить? — вопросом на вопрос ответил мерзавец.

— Действительно нечего, — согласился я. — Что ж, пусть будет по-вашему, я обещал. Где будем рубить? — спокойно спросил я. И сам себе ответил: — На табурете. Одну секунду…

Я вышел и окликнул Слона, попросил его найти топор. Он не стал переспрашивать, однако глаза его расширились. Через пару минут он вернулся с топором в руках.

— Ржавый, бля!.. Другого нет.

— Сойдёт и этот, благодарю. — Я взял топор из его рук и пошел к судье.

— Одно уточнение, господин Пырьев, — сказал я, войдя в «карцер». — Я не палач и посему мне ни к лицу рубить чьи-то руки. Будьте добры, сделайте это сами.

Я протянул, ему ржавый топор рукояткой вперёд, а сам внутренне собрался, сконцентрировал на нем все внимание. В такой ситуации все могло статься. Но он бы не успел: во-первых, я стоял рядом с дверью, во-вторых, был наготове.

— Но-о… Это невозможно, я не смогу, — пролепетал судья. — Я никогда… — Он запнулся.

— …не рубили рук. Я тоже. Будем считать, что мы на ученьях. Я считаю, а вы целитесь и на счет семь отстегиваете греховную плоть. Итак, начали. Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть…

Он было дернулся, положил руку на табурет, но так ничего и не смог. Опустил топор и сел.

— Лучше вы, вы, прошу вас. Это выше моих сил.

— Нет! — отрезал я. — Либо вы рубите руку, либо я считаю приговор недействительным. Решайте сами. У меня уже нет времени.

— Но мне необходимо настроиться, я не могу так быстро, поверьте. Скажите, вы оставите меня в живых после этого или?..

— Вопрос уже решён. Рубите или нет?

Он снова встал, положил руку на табурет, размахнулся и… выронил топор, именно выронил.

Я понял, что судья испил сию чашу сполна. Пора кончать спектакль.

— Вижу, вы ни на что не способны, а еще судья, — съязвил я. — Пойду вам на уступки… Но в любом случае все должно быть законно, как в настоящем суде. Сначала вы несколько недель ожидаете приговора, затем вам даются семь суток на обжалование, потом — рассмотрение жалобы в вышестоящей инстанции, и лишь после этого следует утверждение. Вы, разумеется, в курсе.

Он встрепенулся.

— И что?

— Ничего. Придется подождать, посидеть. Под подписку у нас не выпускают, извините. Времена тяжёлые. Да и вы человек не благонадежный, ещё передумаете ненароком. А тут, как в консерве, да и руки при вас. Всего доброго, я закончил, господин Пырьев.

Я повернулся к нему спиной и открыл дверь.

— Подождите, прошу вас! Выслушайте меня. — Он вскочил с табурета и бросился ко мне.

— Позже, потом. Ведите себя прилично, без нарушений.

Я захлопнул дверь и дважды провернул ключ. Затем навесил амбарный замок и тоже закрыл его. Никогда не забуду чувства, испытанного в этот момент. Я, полжизни просидевший в тюрьме, сам стал тюремщиком для кого-то. Я шея по темному коридору, и мне было противно. Неужели я выше и благороднее их? Он, конечно, враг, заслужил, но как муторно и скверно на душе. В прощении — великая тайна. Может быть, когда-то и я прощу всех, а пока… Пока мне надо выяснить, кто такой этот Понт, а ещё лучше уносить отсюда ноги, и поскорее. Судью наверняка уже ищут, должны искать, супруга ждать не будет.

Я поднялся наверх и напомнил Таре о машине и прочем.

— Замети как следует следы…

— Едем?

— Да.

«На какой хер мне сдался этот Понт? — подумал я. — Завтра я буду далеко-далеко отсюда. В конце концов, это Тарины проблемы. Я ему намекнул, а дальше пусть думает и решает сам».

* * *

Я лежал на Анжелиной мягкой постели и смотрел местные новости. Просто так, не ожидая услышать что-либо о судье. Было около шести вечера, она вот-вот должна была вернуться с работы. Я не особо баловал девочку деньгами, плохая привычка, но кое-что подкинул. На молочишко и хлебушек. Она была довольна, ещё как. Бедняжка стригла чьи-то головы с утра до вечера за какие-то жалкие гроши и благодарила судьбу. Большинство ее подружек и сверстниц давно ходили на панель или имели лысых «спонсоров», не мечтая о работе. Она сама мне рассказывала об этом. Рассказывала и тяжело вздыхала, смотрела куда-то вдаль грустными глазами. Как выяснилось на второй день моего пребывания у нее, ее мать была торговкой. Она ездила по другим городам, закупала разные тряпки и другой товар, затем неделями стояла с ним на вещевом рынке. Так жили многие в России, я это знал. Девочка хорошо смотрелась, она была нежной и ласковой и даже немного стеснялась меня. Мы ни разу не спали вместе, и сейчас, лежа на ее кровати, я думал о том, что будет некрасиво уехать завтра утром, так и не обласкав её по-настоящему. Плоть потихоньку подавала свой голос и просила женщину. Пока еще слабо. О похищении судьи ничего не сообщили. «Скорее всего, сообщат позже», — подумал я. Соображают, прикидывают, рыщут по тихой. Возможно, еще не верят, что это не что иное, как дерзкое похищение. Итальянский паспорт к черту! Сейчас я русский. Я встал и открыл чемодан. Два паспорта, которые мне «сделал» Тара, смотрелись как настоящие. По всему было видно — работал чистодел и профессионал.