Для Гадо. Возвращение

Пырьев промолчал, он очень боялся переиграть, разъярить меня раньше времени. В нем еще теплилась надежда. Этот гад слишком хорошо понимал, что за моим напускным спокойствием скрывается неимоверная злость, ненависть, желание разорвать его в клочья. Ему было бы намного легче, если бы я кричал, грозил, бил его палкой или молотком. Но я не бил и не кричал, и потому он не знал, чего ждать от меня в следующую секунду.

— Знаете, я почти готов вам поверить, господин Пырьев, почти готов. Верят же вам и таким, как вы, миллионы, почему бы и мне не поверить? Закон один, и вы, конечно, обязаны служить ему. Но как быть мне и таким, как я? С закона ведь не спросишь, его нет, он испарился. А вы вот, его служитель, здесь, собственной персоной. К тому же законы в истории бывали всякие… Если не виновны вы, то как, спрашивается, можно судить Станина и сталинских следователей, судей? За что? За то, что они рьяно выполняли закон и отправляли на тот свет миллионы? Людей в любом случае не убудет, подумаешь, пустяки, главное — закон соблюсти. Я правильно мыслю, господин Пырьев? Правильно. От срока до расстрела — всего шаг, один шаг. И если завтра примут закон, позволяющий расстреливать малолетних детей и беременных женщин, вы и тогда не уйдете в отставку. Останетесь чистеньким и при расстрелах. А лидер, некий очумевший маньяк, управляющий страной, под чьим руководством и с чьей лёгкой подачи, собственно, и принимаются закончики, вообще будет ни при чём. Сошлется, скажем, на Думу или на Верховный Совет, спрашивайте, дескать, с них. Вот так творится настоящее законное беззаконие, Илья Григорьевич. Спросить, как всегда, не с кого. Отвечают всегда одни и те же — я и такие, как я. Нам просто ничего другого не остается, ни-че-го! — Я пытался поймать его взгляд, но тщетно, он отводил глаза, а чаще не поднимал головы вовсе. — Вы солгали мне, господин Пырьев! И за это вам придется ответить вдвойне. Солгали потому… что не могли не солгать. Вы трус и полное ничтожество, о которое не хочется пачкаться! Вы ждете доказательств? Пожалуйста! Вспомните своё собственное настроение, когда вы вынесли мне приговор… Оно было прекрасным, абсолютно не подавленным. У тех, кому выкручивают руки, кто действует по принуждению, не бывает румяных щёк, они судят и страдают. Страдают, господин Пырьев. Вы же думали об обеде и о ножках своей жены. Вспомните слова, которые вы мне сказали… Каким тоном? Вспомнили? Вы виноваты, виновны, как никто, и сейчас я зачту вам приговор.

Он вздрогнул и посмотрел на меня так, как смотрят животные, перед тем как попасть под нож.

— Не убивайте, умоляю вас! Только не убивайте! Пощадите ради всего святого, умоляю!!! — Он вскочил и тут же упал на пол, согнулся у моих ног и стал безудержно скулить. Омерзительная сцена, не дай бог её кому-то увидеть. Человек превратился в ничто прямо на глазах.

Достав две сигареты из пачки, я протянул одну ему:

— Возьмите и не скулите.

— Я виноват, виноват, виноват. Пощадите меня! Я не хотел, я думал… Умоляю! — Он вскинул голову и приложил руку ко рту, видимо решив, что это конец. Последняя сигарета.

— Я… не к-курю, — прошептал этот гад едва слышно, но за сигаретой все же потянулся.

— Напрасно. Очень даже успокаивает. Кто не курит, тот не жалеет нервы.

Я присел на корточки и закурил, исподтишка наблюдая за ублюдком. Он по-прежнему всхлипывал и мял в руках сигарету.

— Вынесите себе приговор сами, — сказал я. — Так будет честно. От других к себе, по диалектике. Не каждому судье бывает оказана такая честь. Я подожду. Могу даже выйти. Хотите?

Я встал и действительно вышел, тихонько прикрыл за собой дверь. Стал ходить взад-вперед в ожидании судейского вердикта. Интересно, что он придумает и придумает ли вообще что-нибудь в таком состоянии? Скорее всего скажет: «Делайте что хотите, я не могу». Хотя… Подождем, не каждый день судишь судью. Я посмотрел на часы и засек время. Решил ждать как можно дольше. Пусть помечется, как крыса в капкане, пусть пошевелит извилинами… Статья без частей, от и до. Учтем и первую судимость, учтем. Лишь бы не обосрался, это уж точно ни к чему. Я ждал минут двадцать и наконец вошел.

— Ваше время истекло, господин судья, я слушаю. — Его лицо было серым и безжизненным, он даже не отреагировал на мои слова как должно. — Ну так что? — повторил я вопрос.

— Воля ваша. Так и так вы исполните задуманное. Не мучайте меня только, прошу вас.

И все-таки он еще надеялся, читал ответ в моих глазах, пытался прочесть. Но я был готов и к этому.

— Возможно и исполню. И все же ваше слово, я жду. Сейчас вы решаете свою собственную судьбу. Молчание я расценю как согласие на смерть, предупреждаю. Всё! Деньги, выкуп, как вы уже, наверно, догадались, мне ни к чему, не тот случай.

— Отрубите мне руку. Руку! Вот я даю вам свою правую руку, рубите её, — неожиданно воскликнул он, да так резво, что я вздрогнул. — Рубите! Ну!

— Вы серьёзно?

— Да!

— Это ваш приговор?

— Да, да, я согласен. Вот, — вытянул он вперед правую руку.

— Вы считаете, что ваша рука стоит шести лет неволи?