Диверсант

День за днем при каждой перевязке, промывании лица, вливании лекарств Катя прислушивалась к его тихим, как дыхание, словам. Заметила, что губы шевелятся не часто, а когда отступает боль и лицо его, покрытое шрамами, розовеет.

Отступают боли — появляется речь. Прошло несколько дней, и медсестра уверилась, что произносит он цифры. Одни и те же. Она их запомнила. Не сразу решилась поделиться своим наблюдением. Трагическая ошибка Лиды заставляла ее быть осторожней. А вдруг случится что-нибудь плохое. Но вскоре устыдилась. Что же может быть дурного, если она расскажет про цифры старому доктору?

— Соломон Львович, — позвала она, — вы зайдите, пожалуйста, в палату к нашему Бездоку и послушайте, что он шепчет…

— Шепчет? Что именно? Наверное, признается вам в любви.

— Да не шутите вы, — не без досады ответила она. — Цифры какие-то все повторяет.

— Цифры? А может, он завзятый картежник? Может, слышали от него: тройка, семерка, туз…

— Не смейтесь… Я «Пиковую даму» читала. Совсем не то. Пять цифр бормочет. Пять. И всякий раз одни и те же.

— Ладно, послушаем, — посерьезнел майор медицинской службы.

Подождал немного, и до него донеслось:

«ТРИ. ШЕСТЬ. ВОСЕМЬ. ЧЕТЫРЕ. ТРИ».

Доктор долго-долго молчал, потом стал рассуждать вслух:

— Ну-с, подумаем: какие цифры тверже всего запоминает солдат-фронтовик? Конечно, номер своего полка или, скажем, батальона… Так, что ли? Но эти цифры он никогда не пишет. Почему?

— Потому, что секрет, — отрезала Катя.

— Точно. Военная тайна. А вот другие цифры пишет и многократно. Кому? Матери, жене… Поди, не всегда, — усмехнулся Бережанский. — А еще кому? И очень часто… Тебе это знакомо.

Катя смутилась и огрызнулась:

— Да, может, совсем не то, пишет какую-нибудь команду, в цифрах. Или код.

— Не финти. Ты же весточки получаешь от того курсанта, который осенью тебя встречал и провожал… Виноват, теперь, поди, уж лейтенант. Стало быть, получаешь и на конверте или треугольнике… Что?

— Номер полевой почты.

— Именно. Самые незабываемые цифры. Пройдут годы и годы, а солдат их будет помнить. Не так ли?

Они еще раз прослушали речь своего пациента. Именно речь. Понятную. Четкую. Точно пять тех же самых цифр[1].

— Что ж, — сказал доктор, — надо начальству доложить. Зачем? А вот сделают запрос. Куда следует. Через полевую почту можно и воинскую часть узнать. Спишемся с ее командиром, и будет решена загадка Бездока. И станет он человеком с документами. С именем, отчеством, фамилией. И вообще — человеком.

— Вы уж сразу начальству госпиталя скажите.

— Нет-с. Не просто скажу, а рапортом донесу. По всем правилам…

Майор медицинской службы Соломон Львович Гальперин-Бережанский в тот же день подал рапорт своему начальнику. Тот его принял и с радостью заметил:

— Вот и распутаем это дело. Разрешим задачу человека без документов. Слава Богу, у нас не только всякие несчастья, но и добрые дела и успехи имеются.

Вечером в госпиталь снова зашел старший лейтенант Румянов, уполномоченный особого отдела «Смерш», и подполковник медицинской службы поспешил поделиться с ним такой приятной с его точки зрения вестью:

— Знаете ли, у нас Великий Немой заговорил… Да, этот человек без документов.

Румянов внимательно его выслушал, расспросил, как все произошло. Записал номер возможной полевой почты.

— Ясно, — сдержанно произнес особист. — Доложу.

От этой информации он, впрочем, ни на какие лавры не рассчитывал. Подумаешь, открытие. Какой-то там Бездок…

Глава седьмая КАК Я НАРИСОВАЛ ДОМИК С ТРУБОЙ И ДЫМОМ

В моем смутном сознании многое из прошлого возвращалось медленно и трудно, загадочными видениями, смутными понятиями и картинами. Но вот наступил крутой поворот, просветление — и лица, предметы, события стали возникать одно за другим, хотя и с пробелами и провалами. Потом уж ко мне пришло сравнение с музыкой. На нотах даже есть такие указания: играть быстро, еще быстрее и наивозможно быстро. Это время было для меня счастливым обретением потерянного. Потом я понял, что перемены произошли не случайно, не по мановению волшебной палочки, важную роль в этом сыграли два пожилых человека: госпитальный врач Соломон Львович и его давний приятель — художник и педагог Петр Прокофьевич Долинин, бывший директор художественного училища, потерявший надежду учить молодых людей живописи, графике и скульптуре.

Шли военные годы, его воспитанники сражались на фронтах или готовились к предстоящим боям. Старый художник просился на фронт, хотя бы в тыловые части. Но тщетно, получал отказ за отказом.

Однажды в редкостно солнечный день он проходил мимо военного госпиталя и увидел своего старого доктора Гальперина-Бережанского. Они были знакомы с юности. И хотя медик был значительно моложе художника, они в прошлом дружили, оба увлекались поэтами и художниками-футуристами. Они вместе покурили на крылечке, повспоминали встречи с Владимиром Владимировичем Маяковским, Давидом Давидовичем Бурлюком, Василием Васильевичем Каменским. Старый художник тяжело вздохнул и, по его же словам, «поплакался в жилетку».