На Красной площади Марину ждал сводный оркестр. Литавры производили благозвучный оглушающий гром. Любопытные москвичи разговаривали в уши криком. У самых Спасских ворот стояла отдельная польская музыкальная команда. При подъезде Марины они заиграли «Навеки в счастье и несчастье».
Колесница остановилась в Кремле у девичьего Вознесенского монастыря. Там ждала царственная свекровь. Нагая встретила, обняла, поцеловала и повела невестку в келью.
В Москве экстренно расселяли прибывших поляков. Мнишеку отдали Борисов Кремлевский дом. Другим – лучшие дома в Китае, на Арбате, в Белом городе. Вооруженные наемники врывались в терема, требовали срочно удалиться хозяевам. Недовольных выволакивали, таскали за волосы, пинали, били под зад. Поступали крайне оскорбительно, доходя до насилий, бесчестия, краж. Москвичи, обвыкшие к немцам, спрашивали у них про поляков, отчего те привезли в возах столько оружия, пуль и пороха, отчего ходят с двумя саблями и пистолями на боку? Ходят ли и в их краях на свадьбу, как на битву? Немцы отвечали уклончиво. Про поляков же немедленно распустили слух: они приехали захватить Москву.
Вместе с Мариной приехали великие королевские послы: паны Олесницкий и Госевский. Оба с многочисленною вооруженною свитой, тут же размещенной по Китайгородским монастырям. Про эти два отряда тут же выдумали, что они повезут назад казну московскую – Маринино вено. Димитрий отдает за нее Литве и богатые русские земли до Можайска. На самом деле Олесницкий и Госевский лишь заступали место короля на скорой свадьбе.
Рассеивая неблагоприятные себе слухи, Димитрий объявил щедрое вознаграждение хозяевам домов за постой гостей. На Думе им было лично боярам сказано: на счет Смоленска с Новгород - Северской землей с Мнишеком пересмотрено. Ни пяди русской земли он не получит. Обыкновенный народ получил от Димитрия щедрые денежные раздачи. Вспомнены были меры Борисова голода, сейчас примененные для ласки.
Целовальники, дьяки и приказчики шли в народ, убеждая одариваемых, что Марина день и ночь учит православный закон, готовится к крещению. В первый день она, действительно, ничего не ела, гнушаясь русской речной рыбой да репою. На второй день Димитрий не обещал прислать поваров отца. Мнишековичам отдали ключи от царских запасов. В Воскресенском монастыре густо запахло телятиной с тонкими подливами. На церковном греческом масле для невесты жарили.
Московитов отвращало, что Марина, не стыдясь, виделась с женихом. Сидела с ним за одним столом на пирах, словно венчанная. Так и венчанные с мужьями за общим столом не сидели! Московские пиры были казармою. Разве что оргии – то другой случай. Марина не тупила глаз, когда говорила с боярами или духовенством. Стремительно усваивая русский язы, имела и высказывала собственное мнение. На нее же и глаза было стыдно поднять: подчас низко декольтированная, с подушкой на заднице, всегда с насмешливым презрением на устах, обнаженными инстинктами в глазах под искусно наклеенными ресницами, а то одетая в немыслимую шапку с пришитыми ушами такой ширины, что не проходила прямо не во все двери. Горничные болтали: царская избранница утягивается китовым усом и железной пластиною, на голову цепляет чужих волос накладки. Димитрий принялся ей уподабливаться. Втыкал страусовые перья в шевелюру, переплетал пряди жемчужной нитью. Надевал обтягивающие камзолы, чулки с лентами, широкие дутые с позументами шаровары, прорезанные бархатным мешочком гульфика. Носил шпагу вместо сабли.
К невесте в келью Вознесенского монастыря Димитрий являлся с музыкой. Прямо в трапезной пели и плясали вдвоем и компаниями. Приглашали послушную