Диктатор

Ушло десять дней на то, чтобы донесение Лепида о сокрушительном повороте событий достигло Сената, хотя панические слухи опередили гонца. Корнут зачитал письмо вслух в храме Конкордии: «Я призываю в свидетели богов и людей – мое сердце и разум всегда были расположены ко всеобщему благополучию и свободе. Вскоре я доказал бы вам это, если б судьба не вырвала решение у меня из рук. Вся моя армия, верная старой привычке хранить жизнь римлян и всеобщий мир, взбунтовалась и, по правде говоря, заставила меня к ней присоединиться. Я умоляю и заклинаю вас: не считайте преступлением выказанное мною и моим войском милосердие в конфликте между соотечественниками».

Когда городской претор закончил читать, раздался всеобщий громкий вздох – это был почти стон, словно весь зал задерживал дыхание в надежде, что слухи окажутся ложными.

Корнут жестом предложил Цицерону открыть дебаты. В последовавшей за тем тишине, когда мой друг встал, можно было почувствовать почти детскую жажду утешения. Но у оратора не было слов, которые могли бы утешить собравшихся.

– Вести из Галлии, которые мы давно предполагали и которых страшились, не стали неожиданностью, сограждане, – произнес он. – Единственное потрясение – это наглость Лепида, который принимает нас всех за идиотов. Он умоляет нас, он заклинает нас, он просит нас – эта тварь! Нет, даже не тварь – эти мерзкие, жалкие отбросы благородного рода, которые лишь приняли форму человеческого существа! – он умоляет нас не считать его предательство преступлением. Ну и трусость! Я больше уважал бы его, если б он просто вышел и сказал правду: что он увидел возможность содействовать своим чудовищным амбициям и нашел такого же вора, чтобы тот стал его партнером по преступлению. Я предлагаю немедленно объявить его врагом общества и конфисковать всю его собственность и имения, дабы помочь нам заплатить новым легионам, которые будут набраны в возмещение тех, что он украл у государства.

Это было встречено громкими аплодисментами.

– Но у нас уйдет некоторое время, чтобы набрать новые войска, а мы тем временем должны посмотреть в лицо тому полезному факту, что наша стратегическая ситуация крайне опасна. Если огонь мятежа в Галлии распространится на четыре легиона Планка – а я боюсь, что мы должны приготовиться к такой возможности, – против нас может оказаться добрая часть шестидесяти тысяч человек.

Цицерон заранее решил не пытаться скрыть тяжесть критической ситуации, и после его слов тишина уступила место встревоженному гулу.

– Мы не должны отчаиваться, – продолжал он, – хотя бы потому, что у нас есть солдаты, набранные благородными и доблестными Брутом и Кассием – но они в Македонии, они в Сирии, они в Греции, а не в Италии. Еще у нас есть один легион новых рекрутов в Лации и два африканских легиона, которые сейчас находятся в море, на пути домой, чтобы защищать столицу. К тому же есть армии Децима и Цезаря – хотя первая ослаблена, а вторая ведет себя вызывающе. Другими словами, у нас есть все шансы на успех. Но нет лишнего времени. Я предлагаю Сенату приказать Бруту и Кассию немедленно послать в Италию достаточно войск, чтобы мы могли защищать Рим, увеличить налоги для сбора новых легионов и ввести чрезвычайный налог на собственность в размере одного процента, дабы можно было закупить вооружение и экипировку. Если мы все это сделаем, черпая силу в храбрости наших предков и справедливости нашего дела, моя вера, что свобода в конце концов одержит триумф, останется неизменной.

Оратор произнес последние фразы со всей своей обычной силой и энергией, но, когда он сел, аплодисменты были скудными. В воздухе словно висела ужасающая вонь вероятного поражения – едкая, как вонь горящей смолы.

Следующим поднялся Исаврик. До настоящего времени этот высокомерный и амбициозный патриций был в Сенате самым ярым противником самонадеянного Октавиана. Он осуждал избрание того особенным претором и даже пытался не допустить, чтобы молодому человеку оказали относительно умеренные почести и овации. Но теперь он произнес такой хвалебный спич молодому Цезарю, что удивил всех:

– Если Рим следует защищать от амбиций Антония, теперь поддерживаемых войском Лепида, я начинаю верить, что Цезарь – тот человек, на которого мы главным образом и должны положиться. Его имя может вызвать армии словно из ничего и заставить их маршировать и сражаться. Его проницательность может принести нам мир. Должен сказать, сограждане, что недавно в знак веры в него я предложил ему руку своей дочери и благодарен ему за то, что могу сейчас сообщить: он согласился.

Цицерон внезапно дернулся, как будто его поймали на невидимый крючок. Но Исаврик еще не закончил.