Дикая вода

Я поднял голову и вдруг высоко в небе услышал удивительно звонкие и печальные звуки. «Ка-линьк, ка-линьк», — словно льдинки задевали друг за друга и небо разносило этот звук над селом. У меня шевельнулось сердце, я узнал крик лебедей. Мне довелось слышать их крики в детстве и я запомнил эти звуки на всю жизнь. Но сколько я ни всматривался в тусклое серое небо, не мог их увидеть. Звуки растаяли в настороженной предутренней мгле. Я стоял на крыльце, кутаясь от холода в полушубок, и не мог скрыть радости. Если на север прилетели лебеди, значит, пришла весна.

Утром Безрядьев позвал меня смолить лодку. Взяв старое закопченное ведро и битум, мы отправились на берег. По дороге я рассказал ему про лебедей.

— Река в верховьях тронулась, — уверенно заявил он. — Лебедь не дурак, он свое время знает. А что говорят ваши синоптики?

— Вода в Оби здорово прибывает.

— Это я и без них вижу.

Безрядьев развел рядом с лодкой небольшой костер, повесил над ним ведро. Когда битум растаял, мы стали заливать им швы лодки, а затем проводить по ним раскаленным железным прутом. От этого битум расплавлялся еще больше и проникал в самые мелкие щели. Лодка не должна течь, от ее надежности зависит жизнь охотника. Антон делал эту работу умело и основательно. За годы, проведенные на Севере, в его руках перебывало немало подобных посудин.

Рядом с нами смолили свои лодки другие охотники. Вся деревня сейчас жила одними заботами. Люди торопились. Несмотря на морозные ночи, весна чувствовалась повсюду. На открытых пространствах снег убывал на глазах, а на Оби между берегом и льдом появилась широкая полоса воды. Очевидно, где-то у этих заберегов и остановились лебеди. Они будут держаться у полоски воды до самого ледохода. Однако лед был прочным и ничто не предвещало его подвижки. Когда я сказал об этом Антону, он спокойно заметил:

— Здесь решает Бог, а не вы на метеостанции. Я сегодня во сне видел, что река тронулась. Значит через неделю поедем.

Безрядьев оказался прав. Ровно через неделю он ни свет, ни заря явился ко мне и, едва приоткрыв дверь, бросил:

— Лед пошел. Собирайся — и быстрей на берег.

Пока я умывался, хозяйка уже накрыла стол. Подперев сухоньким кулачком голову, она сидела рядом и смотрела, как я уплетаю поджаренную ей картошку. Мне показалось, что она не может дождаться моего отъезда.

— Соскучилась по уткам? — спросил я.

— Кондратия вспомнила, — она вытерла глаза кончиком туго повязанного на голове белого платка. — Он всегда перед охотой вот так же ел.

Мне говорили, что ее муж умер от инсульта три года назад. Единственная дочка жила в городе, но ехать к ней она не захотела. У той пил муж, в семье были постоянные скандалы. Так и осталась моя хозяйка на старости лет одна. Без Кондратия ей было плохо.

— Не горюй, Матрена Федоровна, — нарочито веселым тоном произнес я. — Вернусь с охоты, будет тебе работы на целую неделю.

Она подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Лишь подвинула ближе тарелку с хлебом.

Наскоро поев, я взвалил на плечи рюкзак со снаряжением, взял ружье и отправился на берег. Никакого ледохода там не было и в помине. Но ледяной панцирь, сковывавший реку, словно не выдержал ее напора и лопнул посередине. Напротив поселка до противоположного берега открылась широкая полоса чистой воды. По ней и хотел, по всей вероятности, отправиться через Обь Безрядьев.

Рядом с нашей лодкой, спустив свою посудину на воду, спешил отчалить на другой берег Кузьма Шегайкин, живший на соседней улице. Это был щуплый небольшой мужик лет сорока пяти, числившийся в местном аэропорту на разных работах. Жена Шегайкина была на голову выше и в два раза тяжелее его. Очевидно, это не давало ему покоя и по-пьяному делу он всегда рассказывал друзьям, что держит ее в постоянном страхе. Но этому никто не верил.

Увидев меня, Шегайкин с гордым видом намотал веревочку на маховик своего старенького мотора и энергично дернул. Позади лодки что-то булькнуло и в первое время мне даже почудилось, что этот звук издал его мотор. Но оказалось, что сидевшие рядом мальчишки бросили в воду камень.

— А ну марш отсюдова, шпана, — смахнув пот со лба, сурово приказал Шегайкин и те, осознав несовместимость своего поступка с таким торжественным моментом, как отплытие человека на охоту, отошли к другой лодке.

Шегайкин снова намотал веревочку на маховик и дернул еще энергичнее. Но на этот раз никакого звука не последовало. Словно испугавшись, что охота может сорваться, он стал торопливо наматывать веревочку на маховик и дергать ее еще ожесточеннее. Мотор готов был сорваться с кормы в воду, но холодное железо безмолвствовало. Я видел, что Шегайкин взмок. По его лицу катились крупные капли пота, одна из которых, задержавшись на кончике носа, раскачивалась при каждом движении головы. Обессилев от дерганья, Шегайкин громко выругался и решительно вылез из лодки.

— Пойду бабу бить, — сердито заявил он и, размахивая руками, направился к дому.

— Она-то при чем? — попытался остановить его я.