Дьявольский рай. Почти невинна

У меня был замечательный ритуал. Утренняя прогулка, когда я могла воспользоваться новшеством в папашином воспитании (бывало и такое), дарующем теперь возможность насладиться полноценным одиночеством в туманной свежести безконвойного маршрута по пустынным, совершенно безгепардовым пляжам. В это время (с 8:00 до 9:30) все санаторские массы занимались завтраком, и мы таким образом имели в своем распоряжении совершенно безлюдную и долгую (почти 1,5-километровую) полосу изогнутых дугой пляжей санаториев «Днепр», «Украина», «Ясная Поляна» и «Марат». Гепард практически никогда не приходил раньше 10:00 (хотя бывали сладостные исключения).

А мы, спустившись, как правило, к 8:00, воевали минут пять, потом папаша брал свою надувную подушку и шел на самый длинный пирс, где уже золотели лучики нежного утреннего солнышка, пока галька и бетон оставались в сырой холодной тени. Я, расстилая свой матрас, нюхала эту тень, и запахи ночи щекотали что-то особо восприимчивое, нервное, распаленное, и смутная злоба поднималась во мне, колко растекаясь по рукам и бедрам.

Я брала плеер, надевала наушники и, дойдя сперва до «соборика», поглядев в это лазоревое свежее небо и на море под ним, очень медленно шла в обратном направлении, от одного тупика к другому, где белело вовсю залитое солнцем здание канатной дороги и весело урчал мотор на лодочной станции. Было лето. Была Имрая. И была я. Одна. Боже, сколь многим я обязана этим замечательным спокойным и молчаливым минутам полного соития с мечтой. Какой шквал ослепительных чувств обрушивался на меня, когда я, бывало, стоя под глухой бетонной стеной с надписью «ЗАПРЕЩЕНО!», ловила чутким сканером обострившегося зрения темную и хищную фигуру с зеленым рюкзаком, бодро шествующую от лифта по залитому солнцем пляжу.

На пути обратно меня встречали новые лица. Была похабного вида девица с невозможным слоем косметики на довольно нестандартном лице. Я прозвала ее «соперница».

Была бегунья – безликая черноволосая дива из Киева (как сообщил Макс), легким, парящим бегом которой восхищался не один папаша. К ней я относилась тоже с элементами прохлады (мягко говоря). Она тормозила у Ворот Энди (между «Украиной» и «Ясной Поляной») и, пококетничав с ублюдком, бежала дальше. А потом наступала моя очередь («Девушка, куда идете? Вход по пропускам! Ах, нет пропуска, ну тогда приземляйся сюда, поговорим!»), и мы болтали порой по сорок минут. Время от времени в наших беседах вырисовывались весьма сексуальные очертания, но углубиться в основы моего женского становления волнующим расследованием «было или не было» он чего-то не решался. В мифах о наших действующих и недействующих связях мы обходились неясной формулировкой «один мой друг», «одна моя подруга».

Сегодня Альхен пришел, когда я плелась со своей прогулки, по всей видимости слушая свою любимую Шадэ или «Энигму». Из-за плохого настроения, под прикрытием очков и наушников, решила изобразить, что не замечаю его. Потом, когда мы поравнялись, я все-таки сделала вялый знак рукой. Он ответил примерно тем же и безнаказанно пошел в сторону «соборика». Я также безнаказанно поплелась следом.

В конце тента кто-то из нас все-таки решил выдавить сухенькое «привет» и получить рикошетом такую же черствую копию.

– Как дела? – спросил Гепард, готовясь к своей утренней разминке.

– Нормально. А ты как?

– Как? Это ты у меня спрашиваешь? – С непонятным раздражением: – Ха! А как, по-твоему, может быть? У меня, к твоему сведению, плохо не бывает.

– А я с позавчера ничего не курила.

– Ах, как замечательно! – На выдохе и очень громко, деревянный меч ловко закрутился в воздухе. – Потому что моя жена... – (Что он сказал?) – ...выкуривает по две пачки в день. И кашель в моей квартире раздается каждые пятнадцать секунд. – (Злобно.)

– А чего же ты на нее никак не повлияешь?

– А с какой стати я буду на нее влиять? – Еще злее: – Пусть на нее влияет ее муж. Мы, знаешь ли, развелись.

Он говорил, будто плевался, и с каждым словом наэлектризованное раздражение задевало меня все сильнее. Я правда не могла понять, к кому оно относится: к его экс-жене, ко мне лично или ко всему женскому племени.

– А... я, кажись, помню. У тебя их две было? Баба такая страшная и жутко умная... Она, да?

– М-да, – опустил меч, голос был по-прежнему недоброжелательным. – Все мои жены одна страшнее другой.

– Я, если честно, никогда не думала, что такой тип, как ты, может еще и жену иметь.

Он, пожав плечами, гадко повернул ко мне свою гепардовую спину и, играя хищными лоснящимися изгибами, якобы готовился к своим йоговским упражнениям. Мы стояли посреди безлюдной солнечной набережной совсем одни, и что-то жаркое, приторное, исконно имрайское было готово разорваться между нами.

– Моя психология несколько отличается от твоей. Представления о жизни... – сказал он, стоя спиной ко мне.

– Мои представления о тебе тоже, да?

– Мы развелись. Она была тоже другая, точнее – как все. Пыталась яростно противостоять всем моим... но я ей сказал, так прямо и говорил всегда: «Засунь свой язычок себе в попку».