Дьявольский рай. Почти невинна

Так мы дошли до своих пляжей, миновали лифт ...и – навстречу нам (сестре пока невидимый) шел Альхен. Легко вскинув на плечо, он нес деревянный самурайский меч, в темных очках горело по солнцу, а то, что прикрывали черные узкие плавки, казалось еще более внушительным, чем когда-либо раньше. Между слов я улыбалась ему, пока расстояние между нами не сократилось до минимума, потом внезапно Гепард развернулся и удалился к «соборику», явно поджидая нас у первого пирса. Дальше пляжей не было, и пройти мимо мы не смогли бы.

Но тут сестрица подняла голову с «дулькой» и, увидев почти перед собой маняще улыбающегося нескромного мужчину, вцепилась мне в руку и, круто развернувшись, отчеканила:

– Так, а теперь обратно, – и, тихонько улыбаясь, повела меня прямехонько к соскучившемуся родителю.

А чуть позже начался дождь, и единственными ретировавшимися под лифтовый козырек оказались мы и Альхен с Верой и Танькой. Все остальные пляжники ринулись по домам.

Так мы и сидели, все на единственной лавочке: с одного края я, а с другого он, беспрестанно ловя возможность подмигнуть друг другу. Я говорила с Миросей, адресуя все слова ему, и получала шикарные ответы. В конце концов, мы так распалили друг друга этой тончайшей паутиной открытого флирта, что я первая потеряла над собой контроль и перед тем, как папаша успел мне это запретить – помчалась прямо под проливной дождь, шлепая по пузырчатым лужам. В конце концов, я удачно поскользнулась, и, являя собой зрелище довольно безумное (судя по выражению Мирославиного лица), по всем расчетам должна была упасть в объятия Гепарда, и упала – но когда открыла посоловевшие глаза, на меня смотрело темное и угрюмое лицо папаши, а порочным алым полотенцем оказалась наша пляжная сумка, заштопанная леской и с нефункционирующим замком. Через пару минут мы в обычном молчании шествовали по мокрому санаторию обратно на Маяк. Разговаривать со мной после ТАКОГО, разумеется, никто не собирался.

Tag Einundzwanzig (день двадцать первый)

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной.

О. Мандельштам

Начался этот роковой день так же, как и двадцать предыдущих: когда мы спустились на пляж, их еще не было. Не было и черноволосой Светы, подруги балетной Алины, которая в медитативном одиночестве, ничуть меня не радующем, восседала в своей стильной юбке на родных сдвинутых лежаках. До нашего ухода так никто и не объявился, но по аналогичному с бутербродным закону, как раз, когда уже одетые и злые мы шли к лифту, нам навстречу выкатались Вера с Танькой. Единственным утешением было то, что Альхена с ними не оказалось.

Мирославы и Машки с нами этим утром не было. Часов в семь утра разыгралась настоящая баталия, когда они, наслаждаясь безвалентиновой свободой, решили отправиться в Алупку и очень хотели взять меня и без папаши. Последний же, сами понимаете, тут же дал знать, какая Алупка мне нужна на самом деле. Очень флегматично я восприняла непуск и, огрызнувшись лишь пару раз, отправилась на свою утреннюю прогулку, где прекрасно пообщалась с солнечным Максом. Звал ловить крабов. Очень долго не мог понять, откуда папаша имеет силы не пускать или даже не разрешать мне что-либо делать, и каким это гипнотическим образом я его к тому же еще и беспрекословно слушаюсь. C'est la vie.

После принятия пищи и горы помытых тарелок я села на кухонный стол полистать курортную газету, и тут же позвонили в дверь. Звонили довольно часто, и я уже изготовила замечательную формулировку, извещающую Тетю Надю, что Тети Гали дома нету. Тетей Надей оказалась растрепанная, до крайности возбужденная Манька, в одном носке и в съехавшей набок парадно-выходной майке.

– Дедушки нет? – заговорщицки сверкнув глазами, прошептала она.

Я недоверчиво попятилась во тьму коридора.

– А что стряслось?

– Наклонись, сказать кое-чего надо!

Через несколько шепелявый, густой и сбивчивый шепот я поняла, что по дороге на пристань они встретили «Этого... того самого, твоего друга, загорелого, лысого, с рюкзаком». Они с мамой очень долго разговаривали, а ей он подарил – во! Шоколадку. В подтверждение мне была предъявлена сплющенная фиолетовая бумажка, аж до сих пор хранящая альхеновый запах пряного лакомства.

Потом ребенок умчался, оставляя меня в счастливом оцепенении, с пряно-гепардовским ароматом, щекочущим нюх. Обидно, очень обидно, что меня тогда к папаше не пустили...