На следующий день, часа в четыре, старуха снова вышла в поле и продолжила свою работу. Джонс стал за ней следить и так погрузился в наблюдения, что, когда в комнату вошла миссис Пэшен и со звоном поставила на стол поднос, от неожиданности вскрикнул.
Миссис Пэшен привычным жестом бросила в чашку два куска сахара — хотя он раз пять объяснял ей, что не любит слишком сладкий чай, — и выглянула в окно.
Это была грузная и медлительная женщина с черными волосами и тяжелым, похожим на маску, бледным лицом с грязноватой кожей. Впрочем, Джонс допускал, что в молодости мужчины находили ее привлекательной.
«Молчаливый и угрюмый, с грубым лицом», — вспомнил он слова сестер.
— Как там молодой Миддлтон? — неожиданно спросил Джонс.
Миссис Пэшен не ответила. Он решил, что вопрос показался ей бестактным. Она лишь пробормотала, глядя в окно:
— Значит, наша матушка Флюк опять пошла греметь костями?
Она отвернулась от старухи, которая, как вспомнил озадаченный Джонс, была ее матерью, и, обильно залив молоком болтавшиеся в чашке куски сахара, небрежно произнесла:
— Вы слышали, что на нашего священника навели порчу? Не удивлюсь, если матушка Флюк сведет его в могилу.
— Глупости, — покачал головой Джонс, пытаясь сохранить шутливый тон. — Не хватало, чтобы вы лепили восковые фигурки и втыкали в них булавки.
— Вы думаете, нужно? Хорошо, я ей передам, — равнодушно проговорила миссис Пэшен.
Джонс уставился на нее в изумлении, но белое как мука лицо женщины осталось абсолютно неподвижным. Запустив пятерню в волосы, она почесала ногтем голову и рассеянно бухнула в чашку еще два куска сахара. Уставший от споров Джонс ограничился тем, что взглянул на нее с упреком и, выудив сахар чайной ложкой, положил его на блюдце, чтобы она могла его заметить. Миссис Пэшен лишь нервно хихикнула, взяла потемневший от чая кусок и шумно втянула губами мокрый сахар.
— Неплохо попить чаек с сахаром, верно? — сказала она. — У нас парни так целуются.
Джонс не стал развивать эту тему и полушутливо промолвил:
— Наверное, мне следует уведомить викария, что ваша мать точит на него зуб?
— Угу. Скажите ему, чтобы спустил на нее всех гончих ада, — с суровой серьезностью возразила миссис Пэшен.
Писатель попытался улыбнуться, но выражение ее лица не изменилось.
Джонс познакомился с викарием в первые дни пребывания в Саксон-Уолл. Он приколачивал к стене консоль, собираясь водрузить на нее миниатюрную копию Венеры Милосской — единственной скульптуры, в названии которой никогда не ошибался, — как вдруг заметил маячившую в дверях фигуру.
— Простите, я вижу, что вы заняты, и не хочу вас беспокоить, — скромно произнес священник. — Просто я подумал, не нужна ли вам какая-нибудь помощь. Забить гвоздь, повесить занавеску…
С того раза они больше не виделись, и если что-то подтолкнуло Джонса отправиться тем же вечером в дом викария, то не столько желание посвятить его в неприязненные чувства миссис Флюк, сколько предвкушение дружеской беседы.
Его рассказ о наведенной порче ничуть не удивил священника.
— Старая миссис Флюк? Ну да, конечно. Не так давно она болела, и я приносил ей кое-какие гостинцы и немного вина. А теперь все это закончилось. Я знал, что могут возникнуть проблемы, но не предполагал, что дело дойдет до порчи. Она ведь мне отомстила.
— Неужели? Каким образом?
— Пригрозила, что станет ходить к баптистам. Они тут уже обратили несколько человек, и теперь дело только за дождем. По правде говоря, у них очень энергичный пастор, я восхищаюсь им. Его не назовешь ученым малым, однако он прекрасный проповедник и любит рассуждать о заблудшей овце и девяносто девяти праведниках. К сожалению, дождь не на его стороне, поэтому вряд ли ему удастся наставить на истинный путь многих грешников.
— Дождь? — удивился Джонс.
— Да. Видите ли, баптисты целиком погружают крещаемых в воду. Но в это лето такая засуха, что, если не собирать росу с травы, у них не хватит влаги даже на одно крещение. Вся надежда на дождь.
— И баптисты примут миссис Флюк? — спросил Джонс.
— Ну, если она выразит такое желание, сомневаюсь, что он сможет отказать. Между прочим, она сказала, что не пойдет к методистам, потому что методисткой была ее мать.
— Не понимаю, в чем тут смысл.
— Я тоже. И меня это устраивает. — Викарий понизил голос и провел пальцем между воротничком и шеей: — Когда в словах местных жителей есть какой-то смысл, чаще всего это такие непристойности, что лучше их вообще не понимать. Что касается их развлечений, они еще почище разговоров. Как вы думаете, что я запретил сразу, приехав сюда четыре года назад?
— Пьянство? — предположил Джонс.
— Петушиные бои. Ни больше, ни меньше. На юге Англии их тоже практикуют. Это обычай еще с четырнадцатого века, а может, и раньше.
— Неужели?
— Да. Я начал с того, что осудил его в своей проповеди и сравнил с ужасными боями быков в Испании. Но толку от этого не было, если не считать одного нелепого замечания от прихожанина по фамилии Пэшен — по сути дела, деревенского дурачка, у которого, как считается, есть «дар» обхаживать коров.
— Вот как?