Ди-Джей

Монсеньёр не Джей. Читать мысли не мог. Поэтому, не ответив на незаданный вопрос, просто распахнул входную дверь и вошёл внутрь, оставив обязанность закрывать её за собой сопровождающему Диме. Это оказался книжный магазин! Или лавка, или бутик, но это уже не суть важно.

По всему периметру помещения располагались полки с книгами. Три небольших круглых окна в трёх стенах пристройки, давали вполне сносное освещение. У дальнего стеллажа-прилавка — массивный стол с полированной столешницей, за которым сидел упитанный монах и что-то с особым усердием записывал в толстый талмуд огромным белым пером.

Первое, на что обратил Дима внимание, это бросающаяся в глаза светофорная внешность писаки. Жёлтые волосы, красная морда и сине-фиолетовый нос, заменивший зелёный цвет в гостовской раскладке регулятора движения в мире будущего.

Монах мельком взглянул на вошедших, не спеша, аккуратно отложил перо, посыпал написанное из какой-то перечницы, дунул, подняв облачко пыли, и только после завершения этой церемонии медленно поднялся и, сложив руки перед грудью, замер в молебной позе, опустив голову.

— Доброе утро, отец Симеон, — небрежно приветствовал его епископ только после того, как тот соизволил встать и, указав на Диму, коротко добавил, — это тот про которого я говорил. Обустройте его.

И с этими словами, манерно развернувшись на каблуках и не обращая внимания на стоявшего у дверей гостя, направился на выход, да с таким напором, что офигевший лжепрофессор чудом успел отскочить в сторону, чтобы не быть вынесенным обратно на базар тщеславия.

Распахнутую дверь за собой монсеньёр в очередной раз закрывать не собирался. Видимо, воспитание не позволяло. Дима пренебрежительно посмотрел в след удаляющемуся патрону, удержал себя от плевка ему в спину и с мыслью: «ни чо, я не гордый», закрыл дверь и обернулся к стоящему монаху, приготовившись знакомиться.

Пару минут они друг друга молча разглядывали. Монах оказался изрядно перекормленным мужчиной, явно за пятьдесят. Точнее сказать было затруднительно. Вид имел больной, похмельный, о чём красноречиво говорили цвета лица и носа. Судя по покатости плеч, с физкультурой не дружил. Наличие пивного пуза неимоверных размеров указывало, что кроме как поесть, он ещё очень любил по любому поводу, а то и без оного попить. И явно не водичку.

Служитель культа, рассматривая навязанного ему иностранца, даже не имея ничего во рту, что-то жевал. Видимо, это уже был жёстко установленный условный рефлекс или бзик на нервной почве. Смотрел он как-то нехорошо, и гость из будущего решил прервать этот нерадушный взгляд, представившись первым:

— Меня зовут Ди Балашихинский. Я из Пражского университета.

— У-у-у, — прервал его представление скривившийся толстяк, — из гуситов, что ли?

— Нет. Из православных, — взаимно скривившись, соврал ни разу не крещёный Дима.

Брови монаха резко взметнулись на лоб, встав дыбом напряжёнными дугами, как выгнутые спины перепуганных котов.

— Не католик? — выказывая верх недоумения, переспросил монах, мгновенно переходя в обескураженное состояние, не веря, как такое может быть на белом свете.

— Нет, — раздражённо процедил Дима, потому что это уже начинало бесить.

Монах глубоко вздохнул и резко сдулся, став ещё покатистее в плечах, полностью перетекая в живот. Он неспешно закрыл книгу, в которой писал. Закрыл рядом лежащую, видимо, с которой переписывал. Убрал их на полку за спиной. Туда же сложил перо, чернильницу и присыпку. Вытер рукавом стол, жалостно посмотрел на гостя и столь же жалеючи проговорил:

— Ну что ж, будем делать из тебя истинного католика.

И с этими словами, кряхтя, наклонился, вытаскивая из-под стола пузатый бочонок литров на десять, с пробкой в боку и явно с вином. Ни газировку, ни святую воду в такой таре ещё выпускать не додумались. Затем откуда-то из-за книг достал два деревянных стакана, каждый на пол-литра и, выставив их на стол, кивнул гостю на скамью, на которой до этого сидел сам, пересаживаясь поближе к бочонку.

Дима, услышав намерение монаха его крестить во враждебную по менталитету религию, сначала отзеркалил дуговые брови хозяина бутика, но, сообразив, каким образом тот собирается это делать, сразу расслабился и с улыбкой отдался в руки проведения. Ел он, судя по отсутствию голода, недавно, а вот алкоголь употреблял ещё в прежней жизни.

После чего началось братание непримиримых церквей самым естественным общенародным способом. Вино оказалось слабеньким, на взгляд привыкшего пить водку попаданца из будущего. Оно больше напоминало забродивший сок. Терпкий и вяжущий, словно хурмы поел.

Они по новой познакомились, в результате Ди Балашихинский для выговариваемости был окрещён в укороченную версию — Ди Балаш, на французский манер. А католический монах Симеон, соответственно в православного русского Сёму. Оба не возражали. Оба остались довольны.