Ди-Джей

— Я знаю французский, — скороговоркой прошептал себе под нос Дима, резко вспомнив наставления Суккубы, а затем усталым голосом, строя из себя умудрённого университетскими знаниями достопочтенного профессора, поздоровался:

— Доброе утро, Ваше Превосходительство, — неспешно поклонился и, выпрямившись тут же представился, пока не убили, — меня зовут Ди Балашихинский. Я прибыл по Вашему запросу из Карлова университета.

И, не делая резких движений, плавно вытянул свиток с печатью, протягивая его с поклоном будущему работодателю. Выпрямиться себе позволил лишь после того, как епископ Люсона соизволил забрать бумагу.

— Это моё рекомендательное письмо, монсеньёр, — уточнил лжепреподаватель, наблюдая некую брезгливость к поданной бумаге.

Ришелье держал свиток двумя пальчиками, словно опасаясь, что подноситель, только что вынул его из отхожего места, продолжая пристально рассматривать непонятного гостя. И только когда со спины подъехала красная, как пожарное ведро, карета и остановилась, он прервал затянувшуюся паузу:

— Не пойму, что на Вас надето, — тихо, как бы разговаривая сам с собой, задумчиво произнёс разодетый франт.

— Это моё рабочее платье, монсеньёр, — нашёлся что соврать Дима, — обстоятельства сложились таким образом, что мне пришлось спешно покинуть Прагу, в чём был в момент нападения, успев лишь захватить самое ценное — это письмо.

— Нападения? — заинтересовался Ришелье, вскидывая одну бровь.

— Да, Ваше Превосходительство. Чешские нацисты в университете устроили расправу над всеми иностранцами. Сначала под их палки попали приезжие студенты, а затем и до преподавателей добрались.

— Нацисты — это кто? — скривился доктор библейских наук, в непонимании, явно услышав термин впервые.

— Это местные национал-патриоты, монсеньёр, сбивающиеся в банды по национальному признаку и считающие свой этнос превыше всех остальных вместе взятых, на основании чего полагающих, что это даёт им право на бесчинства над представителями других народов.

— Любопытно, — задумчиво произнёс ни то герцог Ришелье, продолжающий изучать учёного гостя, ни то епископ Люсона, задумавшийся над тем, а куда смотрела местная церковь, после чего добавил, — следуйте за мной, сударь.

И с этими словами развернулся, направляясь к подъехавшему транспорту. Дима поклонился на всякий случай ему в спину и двинулся следом, с неким облегчением выдохнув, увидев, как оба мушкетёра, обогнав его и Ришелье, суматошно принялись залазить на запятки кареты, притом так рьяно, только что не подрались. Епископ, не обращая на них внимание, словно так и должно быть, сам распахнул дверку и нырнул вглубь, оставляя проход открытым, как бы приглашая гостя, а за одно намекая: кто последний, тот и закрывает.

Ди Балашихинский не стал кочевряжиться. Залез следом. Прикинул, где сесть. Захлопнул дверку и, пристроив зад, приготовился к неминуемому допросу, отмечая про себя каждую пройдённую сцену, мимоходом соображая, как её можно будет улучшить в будущем, если убьют.

Карета тронулась, но ожидаемого допроса не последовало. Ришелье вскрыл печать и дольше, чем ожидалось, читал верительную грамоту Пражского университета. Читал и о чём-то думал.

Дима: — Вот хоть убейте, но он думает не о том, что написано в письме, а, скорее всего, обо мне. Либо до сих пор не может понять, кто я такой, либо уже рассматривает возможность использования меня в каких-то своих далеко идущих планах.

Неожиданно в голову пришла шальная мысль, от которой даже спина вспотела.

Дима: — А что, если он вздумает меня проверить и спросит что-нибудь на каком-нибудь языке. Как я могу понять, какой переключатель включать? Засада. Я же могу переходить на чужой язык, только проговорив ключ-фразу. А если я не пойму, на каком языке он спрашивает?

— Я знаю тот язык, на котором заговорит Ришелье, — в панике зашептал одними губами Дима, как бы молясь, чтобы этот финт сработал.

И как в воду глядел.

— А куда смотрело руководство университета? — неожиданно спросил герцог на испанском с заметным акцентом, сворачивая письмо и откидываясь на спинку сиденья.

Попаданец облегчённо выдохнул и сам себя похвалил, обозвав читером.

— Они не просто смотрели, монсеньёр, — ответил Дима на чистейшем, безукоризненно Мадридском диалекте, даже не понимая, откуда эта хрень про диалект всплыла в голове, — они этот процесс возглавили.

— Зачем? — недоумевал Ришелье.

— Видите ли, монсеньёр, — вальяжно разваливаясь, принялся разглагольствовать учёный муж из далёкой Праги, стараясь выглядеть как можно заумней, а за одно начиная упражняться в словоблудии, — в моноэтническом государстве национально-патриотическая идея — это беспроигрышный вариант единения разношёрстного электората для достижения политических целей тех, кто стоит у власти и руководит страной.

— Traduisez, — обескуражено перешёл на французский герцог, видимо мало что поняв на испанском.

Дима тут же переключился, повторил слово про себя, понял и растолковал непонятливому герцогу уже на его родном языке: