Читаем Девушка с жемчужной сережкой полностью

И она принялась карабкаться по лестнице вслед за Марией Тинс, подтягивая грузное тело за перила.

Я пошла в комнату девочек, нашла и протерла фартуком пять бокалов и поставила на поднос. Затем я стала искать в кухне вино. Я не знала, где его держат, – в доме редко пили вино. Оскорбленная Таннеке куда-то исчезла. Я боялась, что вино хранится в одном из шкафов под замком и что мне придется идти к Катарине за ключом.

К счастью, Мария Тинс это, по-видимому, предвидела. В комнате с распятием на столе стоял полный вина кувшин с оловянной крышкой. Я поставила кувшин на поднос и понесла вино наверх, предварительно поправив капор, воротник и фартук, как сделали мои хозяйки.

Когда я вошла в мастерскую, они все стояли перед картиной.

– Ты опять превзошел себя, – сказал Ван Рейвен. – Тебе нравится, дорогая? – спросил он жену.

– Конечно, – ответила она.

Свет из окна падал ей на лицо, делая ее почти красивой.

Когда я поставила поднос на стол, который мы с хозяином подвинули к стене утром, ко мне подошла Мария Тинс.

– Я этим займусь, – прошептала она. – А ты быстрей уходи.

Уже на лестнице я услышала слова Ван Рейвена:

– Где эта большеглазая служанка? Уже ушла? А я хотел хорошенько ее рассмотреть.

– Ну при чем тут какая-то служанка? – с наигранным весельем воскликнула Катарина. – Рассматривайте лучше картину.

Я вышла наружу и села на скамейку рядом с Таннеке, которая не произнесла ни слова. Мы молча занялись манжетами, прислушиваясь к доносившимся сверху голосам.

Когда они спустились, я завернула за угол дома и так стояла, прижавшись к теплой кирпичной стене, пока они не ушли.

Позже появился слуга Ван Рейвенов и поднялся в мастерскую. Я не видела, как он уходил, потому что пришли девочки и попросили меня развести в очаге огонь – они собирались печь яблоки.

На следующее утро картины в мастерской не было. Мне так и не удалось взглянуть на нее в последний раз.

* * *

Придя в то утро в мясной ряд, я услышала, как какой-то мужчина сказал, что карантин сняли. Я поспешила к палатке Питера. Оба, отец и сын, были там, и несколько человек стояли в очереди. Не обращая на них внимания, я подошла к Питеру-младшему и спросила:

– Вы можете меня быстро обслужить? Мне надо сбегать узнать, что делается дома. Три фунта языка и три фунта сосисок.

Несмотря на негодование пожилой женщины, которую он обслуживал, Питер стал взвешивать мне язык.

Когда он протянул мне пакеты, она сердито сказала:

– Небось если бы я была молода и улыбнулась тебе, ты и меня обслужил бы без очереди.

– Она мне не улыбалась, – ответил Питер.

Он глянул на отца и вручил мне еще один пакет – поменьше.

– Подарок твоим родным, – тихо сказал он.

Даже не поблагодарив его, я схватила пакет и пустилась бежать.

Говорят, что бегают только дети и воры.

Я бежала всю дорогу до дому.

Мои родители сидели на скамейке с опущенными головами. Подбежав, я взяла руку отца и прижала ее к своим мокрым щекам. Потом села рядом. Мы молчали.

Что было сказать?

* * *

После этого мне все стало безразлично. Все, что придавало жизни интерес – чистота белья, каждодневные походы за продуктами, тихая мастерская, – все утратило смысл, хотя и не исчезло, как синяки на теле, которые, светлея, не исчезают, но оставляют на своем месте болезненное затвердение.

Сестра умерла в конце лета. Осенью непрерывно шли дожди. У меня уходила уйма времени на просушку белья в кухне. Я перевешивала сырые вещи поближе к огню, пока они не заплесневели, но приходилось все время следить, чтобы их не подпалило пламя. Узнав о смерти Агнесы, Таннеке и Мария Тинс отнеслись ко мне с сочувствием. В течение нескольких дней Таннеке старалась сдерживать раздражение, но вскоре опять начала прикрикивать на меня и подолгу дуться. И мне же приходилось к ней подольщаться. Мария Тинс выражала свое сочувствие главным образом тем, что одергивала Катарину, когда та принималась меня бранить.

Сама Катарина словно и не слыхивала о смерти моей сестры – во всяком случае, делала такой вид. Срок родов приближался, и, как предсказала Таннеке, хозяйка большую часть времени проводила в постели, поручив Йохана заботам Мартхе. Малыш уже научился ходить, и за ним требовался глаз да глаз.

Девочки вообще не знали, что у меня была сестра, и я не считала нужным говорить им, что она умерла. Только Алейдис как будто заметила, что со мной что-то творится. Она иногда садилась рядом и плотно прижималась ко мне, как щенок, который хочет согреться у теплого бока матери. И эта безыскусная ласка согревала мне душу.

Как-то Корнелия вышла во дворик, когда я там развешивала белье, и протянула мне старую куклу.

– Мы больше с ней не играем, – заявила она. – Даже Алейдис не играет. Хочешь, отдай ее своей сестре.

Она смотрела на меня широко открытыми невинными глазами, и я поняла, что она прослышала о смерти Агнесы.

У меня перехватило горло.

– Спасибо, не надо, – с трудом выговорила я.

Корнелия улыбнулась и убежала очень довольная.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза