Девушка с жемчужной сережкой

– А список умерших где-нибудь есть? – с трудом выговорила я.

– Пока нет.

Это меня не удивило – списки всегда вывешивались с опозданием и к тому же были неполными. Куда точнее были слухи.

– Вы не знаете… не слышали про старого мастера Яна?..

Подошли еще люди и стали задавать те же вопросы.

– Я ничего не знаю, – сказал солдат. – Ждите, когда вывесят списки.

Я попыталась расспросить солдата, караулившего у шлагбаума на другой улице. Этот говорил со мной дружески, но тоже ничего не знал о моих родных.

– Могу порасспрашивать кругом, – сказал он с улыбкой, – но только не даром.

Он окинул меня жадным взглядом, и я поняла, что речь идет не о деньгах.

– Как тебе не стыдно! – вспыхнула я. – Хочешь воспользоваться горем людей?

Но солдат беспечно улыбнулся – ему не было стыдно. Я забыла, что при виде молодой женщины у солдат возникает только одна мысль.

Вернувшись на Ауде Лангендейк, я с облегчением увидела, что дверь открыта. Я проскользнула внутрь и провела остаток дня во дворике, читая свой молитвенник. Вечером я легла спать без ужина, сказав Таннеке, что у меня болит живот.

* * *

В мясной лавке Питер-младший отвел меня в сторону, пока его отец занимался с другой покупательницей, и спросил:

– Ты что-нибудь знаешь о своих родных?

Я покачала головой:

– Пробовала узнать, но никто ничего не говорит.

Я не смотрела ему в лицо. Меня смущала его забота. У меня было такое ощущение, будто я ступила с лодки на землю, а земля закачалась у меня под ногами.

– Я постараюсь разузнать, – сказал Питер не терпящим возражений тоном.

– Спасибо, – помолчав, сказала я.

Что я буду делать, если он действительно что-нибудь узнает? Он ничего от меня не требовал, как тот солдат, но я буду ему обязана. А я не хотела быть обязанной никому.

– На это может уйти несколько дней, – тихо сказал Питер.

Он передал отцу говяжью печень и вытер руки о фартук.

Я кивнула, глядя на его руки – лунки ногтей были заполнены кровью.

Придется, наверное, к этому привыкать, подумала я.

Теперь я каждый день ждала похода на рынок с еще большим нетерпением, чем уборки мастерской. И страшилась его тоже. Особенно я боялась того момента, когда Питер-младший поднимал на меня глаза. Я вглядывалась в них – узнал ли он что-нибудь? Мне хотелось узнать о своих родителях и сестре, но пока я не знала, я могла надеяться.

Прошло несколько дней. Каждый день я или покупала мясо у них в палатке, или проходила мимо после того, как побывала в рыбном ряду. Питер каждый раз просто качал головой. Но вот наступил день, когда он глянул на меня и отвел глаза. Я знала, что он мне скажет. Я только не знала, кто из них троих заболел.

Мне пришлось подождать, пока Питер не кончил обслуживать нескольких покупателей. У меня кружилась голова, и я даже хотела сесть на пол, но он был забрызган кровью.

Наконец Питер-младший снял фартук и подошел ко мне.

– Заболела ваша сестра Агнеса, – тихо сказал он. – Ей очень худо.

– А мои родители?

– Они пока здоровы.

Я не стала спрашивать, какой ценой ему удалось это узнать.

– Спасибо, Питер, – прошептала я, впервые назвав его по имени.

В его глазах я увидела сочувствие. И то, чего я боялась, – надежду.

* * *

В воскресенье я решила навестить брата. Я не знала, известно ли ему о карантине и о болезни Агнесы. Я рано вышла из дому и прошла пешком до его фабрики, которая стояла за городской стеной недалеко от Роттердамских ворот. Когда я пришла, Франс еще спал. Женщина, которая открыла мне калитку, засмеялась, когда я спросила, могу ли я повидать брата.

– Он еще не скоро встанет, – сказала она. – Подмастерья в воскресенье спят чуть ли не до вечера. Это у них выходной.

Мне не понравились ни ее слова, ни то, как они были сказаны.

– Пожалуйста, разбудите его. Скажите, что к нему пришла сестра.

Помимо моей воли в моем голосе проскользнули приказные нотки Катарины.

Женщина подняла брови:

– Вот уж не думала, что Франс происходит из семьи, так высоко сидящей на троне, что им можно заглянуть в ноздри.

Она ушла. Мне было неясно, собирается она будить Франса или нет. Я присела на низкую ограду и стала ждать. Мимо меня прошла собравшаяся в церковь семья. Дети – две девочки и два мальчика – бежали впереди родителей, как, бывало, делали и мы. Я смотрела им вслед, пока они не исчезли из виду.

Появился Франс, протирая заспанные глаза.

– Грета, это ты? – воскликнул он. – Я не понял, кто пришел – ты или Агнеса. Но Агнесу, наверное, так далеко одну не отпустили бы.

Он ничего не знает. Скрывать бесполезно. Я даже не смогу смягчить удар.

– Агнеса заболела. У нее чума, – выпалила я. – Ее жизнь и жизни наших родителей в руках Господа.

Франс перестал протирать глаза.

– Агнеса? – переспросил он, словно не понимая. – Откуда ты это знаешь?

– Мне помогли узнать.

– Ты их не видела?

– Там объявлен карантин.

– Карантин? И как давно?

– Дней десять.

Франс сердито покачал головой:

– А я ничего и не знал. На этой фабрике вкалываешь с утра до вечера и, кроме белых плиток, ничего не видишь. Я тут с ума сойду.

– Сейчас надо думать не о себе, а об Агнесе.