Девушка пела в церковном хоре

Сказать Дружинину, огорчить его, поведать, что зря он работал сторожевым драконом? Но игра с тех пор изменилась. Начиналась с грабежей для финансирования терактов, сопровождалась подлой политической болтовней – когда желают «поражения царизма», чтобы в бедной России «поднялся вихрь». А теперь вот так. Уже не болтовня. Не можем стащить золото вместе с кораблем – ну, пусть его получат японцы. Вот тогда самодержавие и правда рухнет.

Что делать со страной, в которой есть такие люди? Как мы дошли до такого ужаса?

А с другой стороны, мы до него дошли – и мы из него выйдем. Потому что есть я и есть мы. И Россия будет наша, да она уже почти наша.

Я отчетливо помню, что в тот момент мне послышался стук метронома, медленный, неуклонный. Может быть, то были какие-то механизмы под верхней палубой.

Я глубоко вздохнул и проследовал на ужин в кают-компанию, с ее голыми железными стенами.

Кто-то еще посматривал в иллюминаторы на уходящий берег, кто-то уже набрасывался на пока свежую береговую еду. Голоса звучали одновременно:

– Пара недель вдоль Китая-батюшки – и все. Полгода уже в пути, господа… А тут две недели. Это разница.

– Какого бы черта не сделать три недели. Пойти от Формозы к Тихому океану, обойти Японию с востока…

– Ты к тому, что весь японский флот стоит к западу от архипелага?

– Ну, пусть за нами погоняется в океанских водах. Если упустят, без выстрела ведь можно пройти.

– Ха-ха. Но, к сожалению…

– К сожалению – что?

– Уголь, дружочек. В обрез. Только на прямой путь вдоль Китая до Владивостока. На восточный маршрут – никак.

– Черт, ну ладно. Две недели. По сути, миновать этот пролив, и все.

– Какой пролив?

– Цусимский, понятно.

А стрелять в них теперь будешь?

Мой читатель знает, что означает это слово – Цусима, а я в тот момент и вообразить не мог, чем кончатся мой экзотический кругосветный поход и странная история с золотым грузом старого крейсера.

И еще мой читатель знает, что раз уж он видит вот эти строки, то автору их повезло – он, то есть я, остался жив.

Что было после, как я попал в мой нынешний сыроватый, но мирный край под названием Калифорния… для этого мне пришлось прожить несколько жизней. Одна из этих жизней началась в лагере для военнопленных в Сасебо, куда по осени мне пришло точно такое же толстое письмо, как тогда, в Носси-бе. Я распечатал этот неаккуратный ворох газет, прокламаций и журнальчиков, и…

«Ты жив! И твой верный друг Станислав Одоевский-Шешурин приветствует тебя. Доложу тебе, мы несколько месяцев не знали, хоронить тебя или еще искать, и молодец, что догадался дать весточку, – но как же долго ты собирался, и как долго идут письма.

И как же быстро несется матушка-Русь. Все, о чем мы мечтали – оно происходит, но, Боже великий – кровь, виселицы, нескончаемый ужас. Что ж, если такова цена, надо ее платить, не правда ли?»

Тут я поморщился, но тогда я только начинал свою очередную жизнь и в итоге съел это сомнительное блюдо Станислава, хотя и без удовольствия.

«Ты слышал, конечно, что Россия расшевелилась всерьез, – бежали по бумаге строчки. – Но одно дело слышать, другое чувствовать. И вот тебе очередная моя мусорная корзина. Да какая! То, что я присылал тебе весной, то было ничто. Да, пара десятков оппозиционных листков, но сейчас-то, сейчас… Вот тебе анекдотец из “Сигнала”: в четверг в третьем часу дня на Невском один господин – по виду литератор – громко и твердо сказал даме, шедшей с ним, что не намерен издавать никакой газеты. Оригинала тотчас окружила огромная толпа, криками выражая свое удивление…

Читай эти листки, друг мой, читай, они скажут тебе все лучше меня. А я… голова кругом, ужас, но и восторг – вот же оно, вот!»

И я начал разбирать эту кучу второсортной бумаги, и обложки уже не были лишь в черном типографском цвете. Издатели добавили красную краску – пятна крови на мостовой среди тумб и фонарей, лужи крови на любимых мною набережных… зверские лица казаков, их оскаленные зубы… виселицы, виселицы без счета.

Станислав сошел с ума – он действительно думает, что если такова цена, то надо ее платить?

Вот прокламация все той же «Р.С.Д.Р.П.» – понятно, что Станислав уже не призывает меня выбросить или сжечь ее в топке: «По всей России, из края в край, идет война. Не видно конца ей, все пуще и больше она разгорается. Спешно заказывает правительство нашего милостивого царя пушки и пулеметы, развозит оружие и боевые припасы, карательные поезда с пулеметами черными змеями расползаются – бегут по рельсам; камни мостовых в городах и деревенские поля заливаются кровью рабочих, крестьян и солдат; зарево пожаров висит над зажженными городами и селами».

Когда я уходил в море, то оставлял за плечами сонное царство. Когда я попал в кровавый ад, то думал, что только бы из него вырваться – в это милое и привычное царство. А его и точно уже нет.

Это же другая страна, подумал я. И это страшная страна. Мы добивались чего-то совсем другого. Интересно, а Станислав это понимает?