Девушка напротив

— Мы что-нибудь сделаем, — сказала она. — Мэг? Мы же что-нибудь придумаем? Да?

— Хорошо, — сказала Мэг. — Придумаем.

Она посмотрела на меня.

Сестры обнялись, а когда разжали объятия, Сьюзен подошла ко мне и взяла меня за руку.

И вместе мы заперли дверь.

Глава тридцать первая

После, будто отказываясь от своего предложения помощи, я держался в стороне.

Учитывая обстоятельства, это было лучшее, что я мог делать.

Меня преследовали образы.

Мэг смеется на «чертовом колесе», лежит на Скале у реки. Работает в саду в шортах, блузке и большой соломенной шляпе. Бегает от базы к базе на стадионе. Стремительно. Но чаще всего — Мэг обнаженная, разгоряченная от усилий, беззащитная и доступная.

С другой стороны, я видел безжизненный манекен в руках Уилли и Донни.

Видел, как ее уткнули лицом в матрас за то, что она не смогла проглотить кусочек тоста.

Образы были противоречивые. Они ставили меня в тупик.

Так что раздумывая, что же делать, и делать ли что-то вообще, я держался от Чандлеров подальше. Неделя, к тому же, выдалась скверной, дождливой, и я воспользовался этим как предлогом.

На той неделе я видел Донни раз или два. Остальных не видел вовсе.

В первый раз я встретил его, вынося мусор. Он выбежал в вечернюю слякоть, накрыв голову от дождя толстовкой.

— Знаешь, что? — сказал он. — Никакой воды сегодня.

Дождь лил уже три дня.

— А?

— Мэг, болван. Рут не разрешает ей пить сегодня. До утра.

— Почему?

— Долгая история, — сказал он. — Потом расскажу.

И убежал домой.

Вторая встреча произошла пару дней спустя. Погода прояснилась, и я катил на своем четырехскоростном велосипеде в магазин по поручению мамы. И тут сзади показался Донни на видавшем виды «швинне».

— Куда едешь?

— В магазин. Маме надо молока и еще кое-какой херни. А ты?

— К Эдди. Играем возле башни. Ковбои против индейцев. Хочешь, тебя подождем?

— Нет.

Игры для малолеток меня не интересовали.

Донни покачал головой.

— Надо мне валить, — сказал он. — С ума схожу от них. Знаешь, что они сейчас меня заставляют делать?

— Что?

— Выливать ее горшок с говном в конце двора. Ты можешь в это поверить?

— Как это? Почему?

— Ей теперь наверх вообще нельзя. Ни в туалет, никак. И эта сучка тупая пытается терпеть, держит в себе. Но рано или поздно все-таки приходится, и теперь это — моя проблема. Нет, ну ты можешь представить? Почему не Рупор, мать твою? — он пожал плечами. — Но мама говорит, что должен кто-то из старших.

— Почему?

— А я почем знаю?

Он стал отъезжать.

— Ну что, точно не хочешь, чтоб мы тебя подождали?

— Нет. Не сегодня.

— Ну ладно. Увидимся. К нам загляни.

— Хорошо, загляну.

Я не стал. Не в тот день.

Это казалось мне совершенно невообразимым. Я не мог представить ее в ванной, не то что на горшке, который потом кому-то приходится выливать в конце двора. Что если я приду, а там сегодня не убирали? Что если мне придется нюхать ее мочу и дерьмо? Все это внушало мне отвращение. Она внушала мне отвращение. Это не Мэг. Это кто-то чужой.

Так к странным и волнующим образам прибавился еще один. И не с кем было поговорить, не с кем во всем разобраться.

Из разговоров с местными ребятами становилось ясно, что все имели какое-то представление о происходящем, одни смутное, другие — весьма своеобразное. Но своего мнения на сей счет не было ни у кого. Как будто речь шла о грозе или о заходе солнца, природном явлении, какое время от времени случается. Никто же не станет обсуждать, например, летний дождь.

Но если ты — мальчик, то всегда можешь поделиться с отцом.

Так что я решил попробовать.

***

Теперь я считался достаточно взрослым, и время от времени должен был помогать отцу в «Орлином гнезде»: следил за запасами на складе, прибирался и все такое. Я был на кухне — стоял над грилем с точильным камнем и бутылкой содовой и сталкивал жир в боковые желобки, так как гриль медленно остывал, и жир от содовой становился все более вязким (монотонная работа, из тех, какой Мэг при мне приходилось заниматься не меньше тысячи раз) — и наконец я заговорил.

Отец делал салат с креветками и крошил в него сухарики.

Привезли спиртное, и через окно, разделявшее бар и кухню мы видели, как Худи, бармен, работавший в дневную смену, отмечал галочкой коробки в заказе и спорил с рассыльным из-за пары ящиков водки. Водка была домашней марки, и тот парень, очевидно, привез мало. Худи был зол, как черт. Он был худой, как шпала, и с характером столь взрывным, что половину войны провел на гауптвахте. Рассыльный аж взмок.

Отец увлеченно наблюдал за происходящим. Никто, кроме Худи, не стал бы раздувать скандал из-за двух ящиков. Отец попросту не стал бы платить за то, что недополучил. Но, наверное, именно гнев Худи развязал мне язык.

— Папа, — сказал я. — Ты когда-нибудь видел, что парень бьет девушку?

Отец пожал плечами.

— Конечно, — сказал он. — Пожалуй, да. Дети. Пьяные. Пару раз видел. А что?

— Как ты думаешь, это… нормально? Так делать?

— Нормально? Хочешь сказать, можно ли так делать?

— Ага.

Он рассмеялся.