Девушка моего друга

С утра шел дождь. Он то затихал, то начинался снова, и не было никакой надежды на то, что погода переменится. Небо было темно-серым, низким, без единого голубого просвета. Земля, которая еще не высохла от недавно сошедшего снега, размякла, расплавилась…

В общем, понятно, какой бывает земля во время одного из первых апрельских дождей.

Такие дни положено актировать. Но у нас в бригаде не любят актировать дни. У нашего бригадира чаще всего есть в запасе какая-нибудь работа, которую можно выполнять либо в дождь, либо в сильный мороз.

В это утро Китов сказал, что мы будем тянуть канализацию под сараями.

Мы взвалили на плечи свой нехитрый инструмент и пошли к этим самым сараям. А потом, пока Китов бегал с комендантшей дома по квартирам и добывал у хозяев ключи, мы подтаскивали к сараям коричневые керамические трубы.

Все было так же, как и обычно бывает при такой работе.

Складывали на одну сторону сараев хозяйское барахло — всякие доски, ржавые керосиновые бидоны и полусгнившие ящички для кошек. Потом рыли траншею и спускали трубы. К обеду мы успели уже в четырех сараях засыпать траншею и переложить хозяйские ящички и бидоны на прежнее место.

Полная, краснощекая комендантша бегала из сарая в сарай и ахала:

— Отродясь еще не видела таких строителей! Другие разроют и уйдут. И жди, пока зароют… А тут за один день…

Мы посмеивались и продолжали работать. Если бы был сейчас на участке наш суматошный мастер, мы оправдали бы худшие надежды этой толстухи-комендантши.

Мастер не позволил бы закрыть траншею, пока трубы не будут опробованы, — Он знает, что мы кладем линию на совесть, что мы не положим в траншею треснувшую трубу и не забьем стык тряпкой или комком глины. И все-таки он боится закрывать траншею до испытаний.

Но мастер сидел в тот день в конторе участка и копался в нарядах. Он не любит ходить по объектам в дождь. А нам стыдно перед людьми оставлять сараи разгромленными. Поэтому мы закрыли траншею, чтобы не мучить людей еще добрых две недели.

Когда прибежали на обед хозяева и заглянули в свои сараи, мы снова наслушались всяких «ахов» и разговоров о том, что здесь еще не видели таких строителей.

А один деятель в синих галифе и расстегнутом синем плаще с ходу взял быка за рога и предложил нам не заниматься после обеда траншеей, а вырыть у него в сарае погреб. Больше, мол, заработаем.

Я поглядел в его рыхлое, испитое лицо, в его маленькие, заплывшие глазки и подумал, что он, должно быть, «руководит» какой-нибудь базой или складом и ему, бедняге, негде хранить ворованные продукты.

Разговаривать с ним мне не хотелось. Я опустил голову и снова заработал лопатой. И в это время Ленька Степанов, выпрямившись во весь свой «пятый» рост, откинул со лба русые волосы и на полном серьезе спросил:

— А сколько дашь за погреб?

«Пожалуй, это мысль! — подумал я и снова поднял голову. — Его можно красиво разыграть. Молодец, Ленька!»

— А сколько бы вы взяли? — спросил в ответ деятель. — Смотря какой погреб, — уклончиво ответил Ленька.

Я глядел на него и боялся, что он рассмеется раньше времени и выдаст себя. Но он ничего — держался все так же, на полном серьезе.

— Ну, какой! — уже уверенно, по-деловому произнес деятель в синих галифе. — Обычный. Два на три. Да в глубину два. С покрытием. — Он усмехнулся. — Для продуктов. Не от бомбы. Такие погреба обычно за тридцатку роют.

— Это в деревне да в мягкой земле, — очень серьезно вставил Федор Калугин и остановился передохнуть, воткнув лопату в землю. — А тут погляди, что за земля!..

Кирпич да железо! Стройка ведь!

— Твоя правда… — Деятель сдвинул фуражку на лоб, почесал затылок. — Конечно, ежели землю учесть да быстро сделаете — червонец можно накинуть.

«Завелся!» — обрадовано подумал я и подивился только серьезности Федора Калугина, обычно прыскавшего при каждой шутке.

— Значит — сорок? — уточнил Ленька.

— Выходит, так, — согласился деятель.

— Мало!

— Почему?

— У нас качество отличное. Ни доделок, ни переделок.

«Молодец, Ленька!» — снова подумал я и поглядел на остальных членов бригады. Все, кто был в нашем сарае, уже не работали, стояли спокойно, опершись на лопаты, и слушали. Из «старичков» здесь были только дядя Петя и Зотов. И лица у них были спокойные, невозмутимые.

Я позавидовал им. Умеют ведь! А я вот-вот расхохочусь и все испорчу.

— Ну, а если еще на две полбанки накину? — уже неуверенно спросил деятель.

— Это уже другой разговор, — ответил Ленька и удовлетворенно улыбнулся. — Это можно принять за основу.

— И мне бы такой же погребок, ребята! По той же цене! — Из-за спины деятеля высунулся тщедушный дядя с большими обвисшими усами и красноватым носом. — А то огурчики хранить негде. А без рассолу в нашем деле как же?

Он растянул губы и улыбнулся. Но никто не улыбнулся ему в ответ — один только я. Потому что мне все еще было очень смешно.

Деятель в галифе заволновался, повернулся к усатому.

— Ты, Лексеич, подожди. Я с ребятами первый сговорился. Сделают мне, потом — пожалуйста.