Девушка из Дании

– Я бы хотел начать на следующей неделе.

– На следующей неделе? А раньше никак нельзя?

– На следующей неделе. Вам необходимо лечь в клинику, отдохнуть, набрать вес. Хочу, чтобы вы восстановили силы. Нельзя допустить инфекцию.

– Какую инфекцию? – спросил Эйнар, но в этот момент к столику подошел официант. Его жилистые руки убрали тарелки и рыбные ножи, а затем смели крошки маленькой серебряной щеточкой.

Эйнар взял извозчика и вернулся в гостиницу. Проститутки из соседнего номера не было, поэтому он крепко проспал всю ночь и лишь перевернулся на другой бок, сквозь сон услышав скрежет прибывающего на вокзал поезда. Проснувшись на рассвете, он вышел в коридор и обмылся в холодной ванной комнате с щелястой дверью, потом надел коричневую юбку, белую блузку с вышитым воротничком, шерстяной жакет и маленькую шляпку набекрень. В зеркале отражалось его бледное лицо и пар от дыхания. Он ляжет в клинику как Лили, и позже, весной, оттуда выйдет она же. Не то чтобы он принял решение – все складывалось само собой. В ванной комнате гостиницы «Хёритциш» Эйнар Вегенер закрыл глаза, а когда открыл их, то был уже не Эйнаром, а Лили.

* * *

Фрау Кребс оформила прием, после чего одела Лили в белую больничную сорочку, которая на поясе подвязывалась шнурком. Далее розовощекая фрау Кребс – причиной румянца были расширенные капилляры, – проводила Лили в палату в дальнем конце клиники, где в течение недели пациентке полагалось набираться сил. В палате стояла кровать с изножьем из гнутых стальных трубок. Фрау Кребс подошла к окну и отодвинула желтую штору. Окно выходило на небольшой парк, уходивший вниз, к лугу на берегу Эльбы. Вода в зимней реке была серо-стального цвета, и Лили видела, как на борту грузового пароходика ежатся в своих бушлатах матросы.

– Вам здесь будет хорошо, – сказала фрау Кребс.

По небу бежали облака; одно оторвалось от остальных, и между ними открылся просвет. Сноп света упал на воду, выковав перед пароходом сияющий круг, золотой, как колье на шее Лили.

Фрау Кребс кашлянула.

– Профессор Больк предупреждал меня о вашем приезде, – сказала она, – но не назвал вашего имени. Вполне обычно для него.

– Меня зовут Лили.

– А фамилия?

Еще одно облако отнесло в сторону ветром, и бледно-голубой просвет в небе стал шире. Река заблестела, матросы в бушлатах задрали головы, а Лили затаила дыхание, чуть подумала и произнесла:

– Эльбе. Я – Лили Эльбе.

После обеда она спустилась на чай в зимний сад. Села на металлический стул в сторонке от остальных и вскоре почувствовала на лице тепло солнечных лучей, проникавших через стекло. Снаружи прояснилось, небо сияло синевой. Нагретый воздух в зимнем саду полнился влажными запахами папоротников с их туго закрученными кулачками и плюща, чьи ползучие побеги цеплялись за стены. Окна в зимнем саду выходили на Эльбу; разогнав облака, ветер теперь махрил воду белыми барашками. Гребни пены напомнили Лили датский пролив Каттегат и зимние пейзажи кисти Эйнара. Много лет назад Лили имела привычку сидеть в плетеном кресле во Вдовьем доме, устремив взгляд на картины Эйнара; она смотрела на них с некой отстраненностью, словно их создал ее предок, которым она смутно гордилась.

Всю неделю Лили просыпалась поздно; казалось, отдых не прибавлял ей сил, а наоборот, отнимал. После обеда она приходила в зимний сад выпить чаю с кусочком торта. Сидя на металлическом стуле, она держала чашку на коленях и робко кивала другим пациенткам, приходившим сюда посплетничать. Время от времени громкий хохот одной из них привлекал внимание Лили, и она смотрела на стайку девушек, молодых, длинноволосых, с крепкими здоровыми глотками; у каждой под больничной рубашкой, подвязанной шнурком, в свой срок округлялся живот. Большинство находились в больнице именно по этой причине, и Лили украдкой наблюдала за ними – не с презрением или жалостью, но с любопытством и тоской, ведь все эти девушки знали друг дружку, и всем до единой – судя по их звонкому и пронзительному хохоту, который сотрясал зимний сад с такой силой, что Лили боялась, как бы от этих взрывных раскатов не лопнули стекла, – было совершенно наплевать, что ближайшие месяцы им придется провести в стационаре Дрезденской городской женской консультации. Больница скорее походила на светское общество, которое пока не приняло Лили. Возможно, когда-нибудь это произойдет, говорила она себе, чувствуя, как солнце согревает ей колени и запястья – она специально переворачивала руки, чтобы внутренняя сторона запястий тоже ощутила тепло, постепенно растекавшееся по всему телу.

Лили понимала: профессор Больк хочет, чтобы она набрала вес. Во второй половине дня фрау Кребс приносила ей порцию рисового пудинга, в котором, по датской традиции, был заботливо спрятан цельный миндальный орех. В первый раз сунув в рот ложку комковатого пудинга и ощутив на языке ребристое ядрышко миндаля, Лили блаженно закатила глаза и, забывшись, пробормотала по-датски: «Tak, tak»[98].