Девушка из Дании

Он преодолел сорок две ступеньки Брюльской террасы[91] с видом на Эльбу и ее правый берег. Вдоль террасы тянулись подстриженные деревья, со стороны реки ее обрамляли чугунные перила, прислонясь к которым, гуляющие обозревали бесконечную дугу Эльбы. От воды дуло, и Эйнар поднял воротник. Лоточник, стоявший тут же, торговал жареными сосисками в булке и яблочным сидром в маленьких стаканчиках. Он протянул Эйнару закуску и налил сидра. Поставив стаканчик на колено, Эйнар откусил кусок обжигающе-горячей сосиски с тугой шкуркой и хрустящим кончиком, после отхлебнул сидра и закрыл глаза.

– Знаете, как это называют? – обратился к нему лоточник.

– Что – это?

– Брюльскую террасу. Ее называют «балконом Европы». – Торговец расплылся в улыбке, продемонстрировав отсутствие нескольких зубов.

Он ждал, пока Эйнар допьет и вернет стаканчик. С террасы открывался вид на противоположный берег и изогнутые башни Японского дворца[92], за которыми высились крыши Нойштадта[93] с их круглыми окошками и особняки в окружении тенистых садов, а далее расстилались просторы всей Саксонии. С террасы казалось, будто весь мир под ногами Эйнара замер в ожидании.

– Сколько с меня? – спросил Эйнар.

– Пятьдесят пфеннигов.

Серые воды реки покрылись рябью. Эйнар отдал лоточнику монету из алюминиевой бронзы. Допив сидр, он вернул стаканчик, и торговец вытер его полой рубашки.

– Что ж, удачи вам, сударь, – сказал лоточник и двинулся дальше, толкая перед собой свою тележку.

Эйнар смотрел ему вслед, смотрел на фасады из желтого камня и покрытые патиной крыши, на величественные здания в стиле рококо, сделавшие Дрезден одним из прекраснейших городов на свете, – Альбертинум[94], увенчанную куполами Фрауэнкирхе[95], сокровищницу «Зеленый свод»[96], элегантную площадь перед оперным театром, – изумительные декорации, на фоне которых удалялся маленький человечек с тележкой, торговец сосисками. Небо над городом было свинцовым, тяжелым от туч. Эйнар замерз и устал; он поднялся, собираясь покинуть Брюльскую террасу, и ему вдруг показалось, будто река внизу уносит его прошлое.

Прошло еще два дня, прежде чем профессор Больк сообщил, что готов встретиться с Эйнаром, и тот вернулся в городскую женскую консультацию ясным утром, когда мокрые мостовые блестели на солнце.

При свете дня больница казалась больше. Это был внушительный особняк с арочными окнами в ряд и часами под стрехой, окруженный небольшим парком, где росли березы, дубы, ивы и остролист.

Фрау Кребс впустила Эйнара внутрь и провела по коридору, пол в котором был из красного дерева, темного и натертого воском. Вдоль коридора тянулись двери. Эйнар поднял глаза и застеснялся собственного любопытства: на ходу он заглядывал в каждую дверь. Комнаты по одну сторону коридора были наполнены солнцем, в каждой у окна стояло по две односпальные кровати, застеленные пуховыми одеялами, пухлыми, как мешки с мукой.

– Девушки сейчас в зимнем саду, – сообщила фрау Кребс. Сзади на ее шее, там, где заканчивались волосы, темнело родимое пятно, чем-то напоминавшее каплю пролитого малинового варенья.

Клиника рассчитана на тридцать шесть коек, поясняла фрау Кребс, шагая впереди Эйнара. Наверху, по ее словам, располагались хирургическое, терапевтическое и гинекологическое отделения, во дворе напротив – она указала рукой – здание с табличкой над входом: «Диагностика».

– Отделение диагностики пристроили недавно, – с гордостью продолжала фрау Кребс. – Там у профессора Болька лаборатория.

Стены квадратного здания покрывала желтая штукатурка, глядя на которую, Эйнар вспомнил – и тут же устыдился этого – оспинку на подбородке Греты.

Первый прием профессора Болька продлился недолго.

– Я виделся с вашей женой, – начал профессор.

Эйнар, истекавший потом в костюме и накрахмаленной рубашке с тесным воротником-бабочкой, уселся на смотровой стол. Фрау Кребс, скрипя черными туфлями, вошла в кабинет и передала профессору медицинскую карту. Очки Болька в тонкой золотой оправе отражали верхний свет и мешали рассмотреть цвет глаз. Выяснилось, что он высок ростом, моложе, чем представлял Эйнар, и у него красиво очерченная линия подбородка. Эйнар понял, почему профессор понравился Грете: у него были такие быстрые руки и такой изящный кадык, что Эйнар оказался почти зачарован птичьим порханием этих рук, которые в конце концов опустились на край стола, где, аккуратно сложенные в трех деревянных ящичках, лежали документы, и движениями этого кадыка в такт словам, подобно неутомимому клюву дятла.

Профессор Больк попросил Эйнара раздеться и встать на весы, затем прижал к его груди холодный кружок стетоскопа.

– Насколько мне известно, вы художник, – произнес он и сразу добавил: – Вы страшно худы, господин Вегенер.

– У меня давно нет аппетита.

– Почему? – Профессор вынул из-за уха карандаш и сделал пометку в карте.

– Не знаю.

– Вы заставляете себя есть? Даже если не голодны?