Девушка из Дании

– Раненько вы сегодня, – заметила она, поглаживая кошку, и, по обыкновению, вручила Эйнару ключ от комнаты под номером три. Кресло, обитое зеленой шерстью. Проволочная корзина для мусора, неизменно пустая, – слабая иллюзия, что помещением не пользовались, – и два окна на противоположных концах комнаты с задернутыми темными шторами. Эйнар всегда поднимал штору на окне справа. Дергал за плотный шнурок, и ткань собиралась в гармошку наверху. Он не смог бы сосчитать, сколько раз садился в зеленое кресло и через запотевшее от дыхания стекло смотрел, как по другую сторону, демонстрируя гениталии, танцует девушка. Это вошло у Эйнара в привычку, почти ежедневную, как купание в бассейне или прогулка до угла улицы Этьена Марселя[50] на Главный почтамт, за письмами, большей частью адресованными Грете. Мадам Жасмин-Карто упорно брала с него не меньше пяти франков и ни разу не предложила скидку, хотя Эйнар и не был уверен, что хотел бы ее получить. Впрочем, хозяйка заведения позволяла ему оставаться в комнате номер три столько, сколько он пожелает, и порой Эйнар просиживал в зеленом кресле по полдня. Бывало, спал, а однажды принес с собой немного грюйера, яблоко и багет и пообедал, пока женщина, чей живот свисал, как мешок с песком, извивалась вокруг деревянной лошадки-качалки.

К другому окошку Эйнар никогда не подходил – знал, что там. Знал: стоит ему заглянуть в него, и он уже никогда не вернется к окну справа.

Сегодня, однако, ему казалось, будто в комнате номер три есть только одно окно – маленькое, черное, то, что слева. Эйнар потянул за шнурок, штора резко поднялась, и он всмотрелся вглубь.

С другой стороны стекла находилась комната, выкрашенная черной краской, с рассохшимся дощатым полом. Впереди располагался небольшой ящичек, тоже черный; на него одной ногой опирался молодой парень. Его волосатые голени напоминали руки мадам Жасмин-Карто. Парень был среднего роста, с гладкой грудью и слегка дряблым животом. Высунув язык и держа руки на поясе, он вихлял бедрами, отчего его полуэрегированный пенис подскакивал, точно свежепойманная корюшка на палубе. Судя по выражению лица, танцор был без ума от себя.

Эйнар не мог бы сказать, долго ли смотрел на парня, который приплясывал на носочках, а пенис его при этом то вставал, то опадал, словно рычаг в разных положениях. Эйнар не помнил, как рухнул на колени и прильнул носом к стеклу, – просто обнаружил себя в этой позе. Он не помнил, как расстегнул ремень на брюках – смявшись, они уже лежали на щиколотках. Он также не помнил, в какой момент избавился от пиджака, галстука и рубашки: все это кучей валялось на зеленом кресле.

В комнату с танцором выходили и другие окна. В одно из них, расположенное прямо напротив Эйнара, с легкой ухмылкой смотрел какой-то мужчина. Эйнар видел только эту горящую ухмылку, будто бы подсвеченную отдельной лампой и свидетельствовавшую, что юноша вызывает у него не меньше восторга, чем у самого Эйнара. Через несколько минут, однако, Эйнару стали видны и глаза мужчины – голубые и, кажется, устремленные не на танцора, который в эту минуту одной рукой обхватил член, а другой теребил сосок размером с сантимовую монету, но на Эйнара. Губы мужчины разошлись шире, ухмылка засияла еще ярче.

Эйнар переступил через брюки и кинул их на зеленое кресло. Он был наполовину Эйнаром, наполовину Лили. Мужчиной в серо-бежевых трусиках Лили и такого же цвета камисоли, изящно облегавшей плечи и грудь. В стекле Эйнар смутно видел свое отражение. Собственный вид не казался ему вульгарным. Он чувствовал себя – Эйнар впервые использовал это слово для описания Лили – красивым. На душе у Лили воцарился покой: в стекле белели ее обнаженные ключицы и прелестная ямка между ними. То, что мужчина разглядывает ее в нижнем белье, пялится на тонкие бретельки ее камисоли, казалось Лили самой естественной вещью на свете. Внутри Эйнара как будто раздался щелчок – такой же, с каким взлетала темная штора, – яснее ясного давший ему понять, что на самом деле он и есть Лили, а Эйнар – лишь маска, прикрытие. Избавьте его от брюк и полосатого галстука, который Грета подарила ему на прошлый день рождения, и останется только Лили. Теперь он это знал; он знал это и раньше. В запасе у Эйнара оставалось одиннадцать месяцев, его время истекало. В тесной комнате было жарко, и в отражении на стекле он увидел на лбу Лили блестящий полумесяц пота.

Юноша танцевал, словно не замечая ни Эйнара, ни второго зрителя. Его глаза были закрыты, бедра покачивались из стороны в сторону, в подмышках виднелись кустики черных волос. Мужчина на противоположной стороне все так же смотрел, ухмыляясь во весь рот. Освещение каким-то образом изменилось, и его глаза сделались почти золотыми.