Вскоре висевший на груди у Того мешок, в который мы складывали ветки с листьями, заполнился, и Того пошел высыпать добычу. Некоторые кусты оказались в хорошем состоянии и могли в ближайшем времени дать семена. Мне, конечно, хотелось собрать как можно больше сырья для индиго, но я понимала, что семена нам тоже еще пригодятся – кто знает, долго ли будут оставаться годными к посеву те, что прислал папенька.
Все ветки с личинками мы тоже сожгли, а прочие кусты тщательно осмотрели и очистили от паразитов.
К тому часу, как мы закончили, солнце уже стояло высоко в небе, и я взмокла от пота. Да еще испортила платье – порвала подол и рукав по шву. Если маменька увидит – визгу не оберешься.
– Продолжим завтра? – спросила я Сару, окинув взглядом усталые лица вокруг и тоже чувствуя слабость во всем теле.
Тыльной стороной ладони, выпачканной засохшей землей, вытерла мокрый лоб и наверняка оставила на нем грязный след. Впрочем, я так переживала из-за индигоферы, что предпочла бы не останавливать сейчас работу.
Сара цокнула языком в ответ на мой вопрос и помотала головой.
За последние пару часов к нам присоединились Сони и еще несколько рабов. Сейчас они молча наблюдали за нашим диалогом.
От необходимости продолжать меня избавил шум на подъездной дороге – застучали копыта и показался незнакомый экипаж.
Насколько мне было известно, в гости мы никого не ждали.
Квош покосился на меня, на мое платье и как будто слегка поморщился. Я тоже невольно скорчила гримасу, представив себе, как сейчас выгляжу.
– Не продолжайте без меня, – бросила я Саре и остальным. – Пойду посмотрю, кто приехал, и вернусь. Квош, стой на месте. Приглядывай за ней.
Не дожидаясь реакции Сары на мое недоверие к ней, я развернулась, подхватила юбки и поспешила к дому. Мои надежды проскочить незамеченной к задней двери не оправдались – прямо передо мной из экипажа вышли два джентльмена.
Мастер Генри и мистер Джон Лоуренс кивнули Индейцу Питеру, тот принял поводья у их кучера и ошеломленно застыл при виде меня. Третьему джентльмену, выглядевшему донельзя усталым, помогал другой негр по ту сторону экипажа, и рассмотреть его не было возможности.
Я остановилась. Боже, опять разочарование – я ждала человека с острова Монтсеррат, но вместо него заявились Лоуренсы с каким-то своим приятелем! От огорчения я даже не обратила внимания на выражение их лиц.
А потом Джон Лоуренс кинулся ко мне:
– Боже! С вами все в порядке? Вам нужна помощь? – Он бросил грозный взгляд поверх моего плеча на горстку моих помощников, затем снова воззрился на меня, и лицо его мрачнело все сильнее, пока он рассматривал мое грязное и порванное платье. – Они напали на вас? Генри! Мое ружье! – рявкнул он сыну, не оборачиваясь, и устремился вперед.
– О Господи, нет, не надо! – Я в ужасе вцепилась в рукав Джона Лоуренса. Он оттолкнул меня плечом и ринулся к рабам, потрясая тяжелой тростью, которая, как мне казалось, вовсе не нужна была ему при ходьбе. – Мистер Лоуренс! Я требую, чтобы вы немедленно остановились!
Он развернулся ко мне, вскинув брови. Щеки его пошли красными пятнами. Я так громко осадила его, что эхо моего гневного вопля еще металось по двору.
– До меня долетали слухи, что вы тут обходитесь одна, без управляющего и приказчика, – проговорил Лоуренс, тяжело дыша и выкатив глаза от ярости. – Но я думал: это не может быть правдой. Однако теперь все ясно – это негры подчинили вас себе, а не вы их. И вы еще пытаетесь их защищать? В своем ли вы уме? О чем только ваши родители думали, поручая беспомощной девице заправлять делами на плантациях?! Надеюсь, вы не успели лишиться… чести?
– Что, простите?! – выпалила я, чуть не задохнувшись от возмущения. – Я не видела вас почти год, сэр! По какому правы вы являетесь на плантацию моего отца, пытаетесь указывать мне, как себя вести, да еще и разбрасываетесь такими дичайшими обвинениями?
Эти слова вырвались у меня прежде, чем я сумела совладать с собой. После этого я крепко сжала зубы, тяжело дыша через нос.
Юный Генри, наткнувшись на мой взгляд, вздрогнул и отвел глаза.
Джон Лоуренс потерял дар речи.
– Прошу прощения, – быстро сказала я. – Видимо, жара дурно на меня повлияла.
Знакомый скрип закрывающейся входной двери возвестил о том, что маменька стала свидетельницей произошедшего, и у меня вспыхнули щеки от гнева и унижения. Было ясно, что слухи о моей выходке разлетятся по окрестностям и доберутся до города не позднее завтрашнего полудня, а маменька застыдит меня до смерти да еще наверняка наябедничает в письме отцу…
Все это время третий джентльмен – смуглый, с пышущим здоровьем лицом и гладко зачесанными со лба назад седеющими волосами – невозмутимо стоял в сторонке, скрестив руки на широкой груди и созерцая меня пристальным, оценивающим взглядом, в котором сквозило какое-то неловкое сочувствие.
Джон Лоуренс сделал глубокий вдох, словно пытался успокоиться, и заговорил с оскорбленным видом: