Девушка и Ворон

— Понимаю, тебя, Зина, — Федор осторожно освободил руку из ее жаркой хватки. — Ты узнала внезапно, что я женился… Сокольский отписал, да? Воспоминания нахлынули, былое встрепенулось… Ревность взыграла. Но все уже прошло и забыто, и я говорил тебе о том, Зина, не раз. Давай уже навсегда наконец разойдемся, чтобы не терзать друг друга понапрасну. Мне очень жаль, что на тебя известие о моей женитьбе произвело такое впечатление. Но это пройдет…

Зинаида как будто совсем его не слушала и все рвалась обнять, несмотря на недвусмысленные протесты.

— Обвела тебя вокруг пальца колдунья… но я помогу тебе, только доверься… Люби меня, ворон мой! Целуй меня… Жена… что жена? Быть может, я одна тебе и была всегда предназначена.

— Ты с ума сходишь, Зина, — голос Воронова зазвучал холодно и властно. — Я попрошу тебя впредь не оскорблять Лизу, она моя венчанная супруга, я люблю ее и изменять ей у меня нет никакого желания. Если это все — позволь откланяться.

— Нет! — зашипела Зина. — Никуда ты отсюда не уйдешь, ворон… я помочь тебе хотела… возможность давала. Отказался — на себя пеняй. Меня еще никто не оскорблял безнаказанно. И тебе с Лизкой твоей не позволю!

И она снова потянулась к нему — но на этот раз и не пыталась приласкать. В руке графини появился откуда-то быстро ею извлеченный серебряный браслет с вделанным в него белоснежным, слегка дымящимся камнем. Федор и понять-то не успел, что происходит, как браслет уже замкнулся вокруг его правого запястья. В глазах помутилось, в висках отдалось острой болью, на лбу выступили капельки пота. Не в силах устоять на ногах, Воронов упал в парчовое кресло.

— Что это? — прошептал он, хотя уже и так знал ответ.

— А это, Феденька, Алатырь-камень! — торжествующе произнесла Зина. — Да еще особым образом зачарованный. Что ж, вот я тебе крылышки-то и подрезала.

И она ушла, одновременно торжествуя и досадуя. И вскоре после ее ухода в залу действительно вошел Сокольский. Федор с трудом поднялся ему навстречу, стараясь не обращать внимания на боль в руке, высасывающую из него волшебные силы. Алатырь-то сам по себе хорош, как река, как земля, как ветер, но река может выходить из берегов, земля содрогаться, ветер бушевать, неся разрушения… И частица чудо-камня оказалась сейчас в плену у злых чар, делала, что ей было приказано. И не снять было браслет, никак не выходило, да и ясно было, что не получится.

— Я так и знал, что вы заодно с графиней Загорской, — сказал Федор Мише, пряча боль за насмешливой улыбкой. — Вы назвали меня шулером, не имея тому доказательств, а я называю вас бесчестным человеком, имея на то все основания.

— Мы будем драться на шпагах, — сказал Сокольский, делая вид, что этих слов не услышал. — Я знаю, что вы предпочитаете шпагу пистолету. Мне недостаточно сейчас пары выстрелов, я хочу ощутить ярость схватки. И знайте же, что Зинаида Сергеевна всячески отговаривала меня от дуэли, она крайне недовольна, что я решился на это. Но она знает, что я в своем праве, и меня не отговорить. Я хочу драться с вами!

Федор поднял руку с предательским браслетом.

— Вы рассчитываете, что эта штука ослабит меня?

— Слово дворянина, я не понимаю, о чем вы говорите.

Воронов призадумался.

— Что ж… может, и не понимаете.

«Ах, Зина, Зина, что ты творишь, что за игры ты затеяла…»

— Хорошо, Михаил Платонович, — продолжал Федор. — Тогда не станем тратить времени впустую… я теперь уже и не знаю, сколько его у меня осталось. Мы будем драться прямо здесь.

— Согласен. Эта зала достаточно просторна. И я думаю, вы не станете требовать секундантов, Воронов. Я слышал, что вы довольно свободно трактуете дуэльный кодекс.

— Я или дерусь или нет, — отрезал Федор. — А все прочее наносное. Богатыри русские выходили на честный бой без расшаркиваний и секундантов.

— Вот и мы приступим, не теряя времени, — всерьез озлобился Сокольский.

Они скинули верхнюю одежду, обнажили шпаги.

Федор сразу понял, что зря он хорохорился. Телом своим он уже не мог управлять, как прежде, рука, на которой пылал осколок древнего как мир Алатырь-камня, плохо слушалась. Он перекинул шпагу в левую руку, уже уяснив, что Сокольский фехтует весьма недурно, и что надо пользоваться любой возможностью сбить его с толку. Не сейчас! Только не сейчас так вот глупо погибнуть из-за слабости, от удара шпаги, нанесенного рукой отнюдь не мастера… И мысли все исчезли. Осталось лишь сражение — жестокое, без изящества, без правил, без пощады. И все же… Когда, ловко отбив удар Миши, Федор, пользуясь тем, что противник раскрылся, сделал выпад — рука его дрогнула. Почему, он сам не мог понять. Меньше всего хотелось думать, что Сокольского он пожалел, мог бы сердце пронзить, а ранил в плечо. Но вдруг так оно и было? И он просто не захотел убивать… только сейчас Федор начинал задумываться о чужих жизнях на своей совести.

И все же Миша лежал без сознания, ранен он был опасно. Вот пусть теперь Зина им и занимается. Надо было уходить. И думать, что делать дальше, как снять с себя проклятый браслет… Но Федору почему-то казалось, что уйти ему не дадут. Так и получилось.