Девственницы Вивальди

Если бы моя мать захотела дать мне знать о себе, прислав что-нибудь на память, она, без сомнения, выбрала бы для этой цели что-либо из своей собственной шкатулки, а вовсе не эту фамильную драгоценность, некогда принадлежавшую семье, никак не связанной с ней — ни родством, ни обычаем.

Как могла Ревекка все это время скрывать от Сильвио, что она — его тетя? Тогда мне было совершенно непонятно, почему человек должен держать в секрете весть, которая может принести столько радости. Не могла я пока уразуметь и то, сколь непростым может в результате явиться нам счастье, и то, сколь утешительно жить с неразглашаемой до поры тайной, лелеемой в глубинах сердца до того момента, когда ее можно будет раскрыть.

— Ты что-то примолкла, — заметил Сильвио.

— А тебя разве все это не волнует? — откликнулась я.

— То, что я отпрыск гулящего священника и еврейки-скрипачки? В общем-то, я был не слишком удивлен. Я примиряюсь с моим происхождением — и принимаю его. Оно равносильно для меня позволению не мучиться выбором, а вечно скитаться между двумя горизонтами моего существования. К тому же я ведь как-никак обрел семью; у меня теперь есть Ревекка, которая любит меня, блудного выродка, таким, какой я есть. Она замечает во мне только хорошее, а на все плохое закрывает глаза.

Ночь была удивительно тиха.

— Вот бы мне тоже такую Ревекку…

— А я на что, Аннина? Я и буду твоей ziétta!

Сильвио скорчил такую забавную рожицу, весьма напоминающую сердобольную пожилую женщину, что я невольно рассмеялась и только тогда заметила, что гондольер причаливает к ступеням наших ворот. Мы, оказывается, уже прибыли. Я обвила руками своего милого Сильвио и крепко прижалась к нему.

— Приезжай поскорей снова! — прошептала я. — И знаешь еще что?

— Что, сестренка?

— Я хочу отдать тебе медальон. Он не мой, а твой.

— Ничего себе бедненькая сиротка! Раздает драгоценности направо и налево!

— Нет, серьезно, — в следующий раз, когда мы увидимся, я его обязательно тебе отдам.

— Хорошо, отдавай, а я отнесу его Ревекке.

— Итак, договорились. Только условие: если когда-нибудь ты достанешь к нему ключ, обещай, что не будешь открывать без меня!

— Обещаю!

Он поцеловал меня прямо в губы. Я выскочила из гондолы, бесшумно поднялась по ступенькам и проникла в здание, темное и тихое. Чтобы глаза немного привыкли к полумраку, я затаилась в укромном уголке и прислушалась.

Кругом царило то особенное безмолвие, которое бывает за час до рассвета. Снаружи плескалась вода в канале, откуда-то доносился едва слышный топоток — в подвале всегда хватало крыс. Тем не менее их суетливая возня побудила меня с неожиданной поспешностью ринуться вверх по лестнице — и на первой же площадке со всего размаху налететь на Ла Бефану.

13

Ла Бефана ухватила меня за шею и завопила:

— Вот она, попалась!

Из темноты к нам уже бежали с лампами. Среди прочих я увидела сестру Лауру.

— Пожалуйста, Ziétta!..

Мне не удалось больше ничего сказать — согнутая в локте рука Ла Бефаны, сдавившая мне горло, не позволяла даже как следует вдохнуть.

Никогда не забуду, каким взглядом наградила меня сестра Лаура; никогда раньше не приходилось мне видеть в нем столько ярости, какой можно было ожидать только от Менегины.

Я дернулась, чтобы разжать захват руки Ла Бефаны, и взмолилась:

— Пожалуйста, Ziétta, помогите!

В глазах сестры Лауры плясали блики факельного пламени. Она вырвала у меня из рук скрипку и не сказала, а скорее прошипела:

— Я тебе не ziétta!

Тогда я решила, что все в мире перевернулось с ног на голову и сестра Лаура пополнила ряды приспешников Сатаны.

Ла Бефана меж тем стискивала мне шею, словно клещами:

— Блудить ходила, а? Хорошо заплатили?

Этого я уже никак не могла снести и что было силы припечатала ее ногу каблуком своего башмака. А затем все происходящее приобрело развитие столь неимоверное, что я бы не поверила, если бы мне рассказали об этом еще вчера. Пока сестра Лаура глядела на воющую от боли Ла Бефану, я пустилась наутек. Очутившись в мгновение ока на первой площадке, я бросилась вниз по ступенькам пролета — как вдруг что-то осадило меня.

Так иногда бывает во сне: начинаешь спускаться но лестнице, а она внезапно обрывается, и ты просыпаешься в испуге, переполненная ужасом от падения в пустоту. Меня качнуло назад — это Ла Бефана уцепилась за шиворот моего платья. Воротник впивался мне в горло, грозя задушить. Сполохи факельных огней отражались в разъяренных глазах Менегины, и я успела уловить звяканье ее ключей.

Я вспоминаю все эти события со странной смесью восхищения собственной смелостью и досады на совершенную утрату мною самообладания. Поддаваясь пылу страстей, юные никогда не заботятся о последствиях. Они ощущают все в полной уверенности, что эти ощущения — плохие ли, хорошие — будут длиться вечно. Может быть, поэтому происшествия детства оставляют более глубокие отметины, нежели те бессчетные события и впечатления, которыми наполнены все последующие годы.