Девственницы Вивальди

Однако гондола еще стояла у берега, там же ждали и служанки. Многие воспитанницы уже сидели в лодке, и многие из них всхлипывали — видно, перенервничали. Я поискала глазами Сильвио. В женском платье сам он показался мне теперь несуразным, а его лицо — глуповатым. Сильвио подал мне знак не замечать его.

Тут подошла Джульетта:

— Ее нашли. Хотели потом идти искать тебя, но Ла Бефана сказала, что знает, где ты, и что ты сама придешь еще до темноты.

— Я чуть не опоздала! Я заснула там, на колокольне!

— Марьетта тоже говорит, что заснула — только в лесу.

Двойняшки Флавия и Аличия подступили ближе и стали теребить нас за одежду.

— Наша бабушка говорит, что этот остров заколдованный, — сообщила одна из них — не знаю которая, я пока не научилась различать. — Духи древних витают здесь по сей день.

— Смотрите, какое небо! — вмешалась другая.

Небосвод теперь цветом напоминал синюю кожицу сливы, надкушенной в нескольких местах и выпускающей более яркий кроваво-красный сок.

— Юбки у нее были запачканы кровью, — прошептала Джульетта.

— Грязью, — возразила одна из сестер.

— Нет, кровью — а ты молчи! Мала еще слушать такие разговоры.

Близнецы насупились и обменялись какими-то непонятными словами. И тут я увидела Марьетту — в сопровождении двух монахинь, обступивших ее но бокам, она шла от леса к берегу. Я перекрестилась: всем известно, что повстречать двух монахинь сразу — дурная примета. По ее походке, а когда она подошла ближе — и по лицу, я поняла, что Марьетта сделала, что хотела, — или получила, чего хотела.

Никто из нас не успел вымолвить и слова, как Ла Бефана тоном, не терпящим возражений, объявила:

— На обратном пути всем молчать! Любая, кто осмелится заговорить, проведет три дня под замком на хлебе и воде. И это сверх тех наказаний, которые кое-кто из вас уже заслужил! А теперь, andiamo!

Нас с Марьеттой заперли на три дня — правда, по отдельности. Во второй день заточения сестра Лаура исхитрилась принести мою скрипку, а также немного еды в добавление к положенному мне рациону — хлебу и воде. Я попросила ее побыть немного со мной.

— Только недолго, Аннина. Нельзя, чтобы меня хватились.

Она опустилась на узкий топчан, служивший мне и постелью, и сиденьем. Через окошко под потолком в темницу едва пробивался дневной свет, но все равно в келье было сумрачно, а после захода солнца и вовсе наступала кромешная тьма.

Сестра Лаура порылась в кармане:

— Вот, это тоже тебе, — и положила на пол свечку и пару кремней.

— Вы так добры ко мне!

Рукой она отвела мне с лица волосы.

— Мне приятно это слышать. Я тоже когда-то была здесь девушкой, правда, давно, но я прекрасно помню то время.

Я заглянула ей в глаза:

— У вас тоже есть клеймо Пьеты, как у маэстры Менегины?

— Мне пора идти!

— Простите, сестра! Вы столько делаете добра. Дело в том, что там, на Торчелло, Ла Бефана… — Я испуганно зажала рот рукой.

— Мы знаем, как вы нас называете, — улыбнулась моей оплошности сестра Лаура. — Мы тоже давали клички своим учителям.

— Но я ни разу не слышала, чтобы кто-то из воспитанниц плохо отзывался о вас!

— Ах, тогда тебе стоит послушать, что говорят другие наставницы. Они меня не очень-то жалуют.

Я не решилась повторить свой вопрос, но он, видимо, сам читался на моем лице, когда сестра Лаура уже встала, чтобы попрощаться. Мне зачастую не требовалось ничего говорить — она понимала меня без всяких слов.

— У меня нет клейма, — вздохнула она. — По крайней мере, на теле нет. Спокойной ночи, Анна Мария.

— Спокойной ночи, сестра. Да благословит вас Господь!

Тут она совершила такое, чего никогда раньше не делала, — наклонилась и поцеловала меня в лоб.

Дверь закрылась, и ключ провернулся в замочной скважине, а я еще долго прижимала пальцы к этому месту.

9

После выхода из карцера мне назначили дополнительное наказание — в течение недели все свободное время переписывать партитуры в libri musicali.⁴⁸ У нас столько музыкантов и они так часто играют по самым разным случаям, что постоянно требуется вновь переписывать старые ноты и делать верные копии только что написанных произведений. Девочек, у которых получается управляться с перьями и чернилами, заставляют заниматься этим все время. У большинства из них с возрастом сильно портится зрение, поскольку они напряженно пишут много часов в день. Им выдают дополнительную меру лампового масла, но все равно такая работа свое берет, и я ей никогда не радовалась. Мысль остаться слепой ввергает меня в ужас.

Я несла настоятельнице стопку свежепереписанных партитур, когда, проходя через одну из учебных комнат, услышала оклик маэстро:

— Signorina, prègo!⁴⁹

Вивальди, судя по всему, настолько же обрадовался моему появлению, насколько я изумилась, увидев его стоящим у клавесина. Рядом с ним, едва заметный за кипой нотных листков и перьев, сидел за небольшим столиком незнакомец, который тем не менее кого-то мне напомнил. Я вежливо присела. Оба были без париков, и вид у них был разгоряченный и расхристанный, какой бывает у мужчин во время жаркого спора.

— Дон Вивальди! — воскликнула я и, опомнившись, понизила голос: — Маэстро!