Девственница (ЛП)

Он раздвинул складочки ее киски кончиками пальцев и нежно помассировал вход во влагалище. Когда она стала влажной от его прикосновения, он вошел в нее одним пальцем.

- Ты единственная женщина, в которую я кончал, - сказал он, нажимая на ее любимую точку, прямо под лобковой костью. - Ты знала об этом?

Она слегка покраснела от его слов. Кингсли был непреклонен в использовании презервативов. В доме не было ни одной комнаты, в которой не стояло бы хрустальной чаши с ними. Но с ней он никогда ими не пользовался. С ней и только с ней.

- Знаю, monsieur.

- А знаешь почему? - спросил он, проталкивая второй палец.

- Нет.

- Он кончает в тебя, - сказал Кингсли. - И это делает эту дырочку очень особенной для меня.

Она рассмеялась и приподняла бедра.

- Кончай в меня, сколько хочешь. Он отдал меня тебе. До его возвращения, я вся твоя.

Они снова поцеловались, целовались долго, пока он трахал ее пальцами. Он раздвинул их внутри нее, раскрывая ее для себя. Она текла и тяжело дышала.

- Я думал попробовать что-то особенное с тобой, - сказал Кингсли. - Потому что ты так много значишь для него и для меня.

- Все, что захочешь, - ответила она. - Ты же знаешь, я сделаю все, что ты скажешь.

Кингсли поцеловал ее в мочку уха, шею под ухом.

- Пойдем ко мне в спальню. Там я тебе все расскажу. Но...

Она изогнула бровь.

- Но что?

- То, чем мы займемся, должно остаться в тайне, - прошептал он.

- В тайне? От кого?

- От него.

На мгновение она замерла.

- Почему мы должны держать это в секрете от Сорена? - спросила она. - Ему все равно, чем мы занимаемся.

- Это ему будет не все равно, - ответил Кингсли с улыбкой, которая на долю секунды была нервной.

- Что это?

Кингсли вытащил из нее пальцы.

- Пойдем узнаем. Если осмелишься, - сказал он, и прежняя плутоватая улыбка вернулась.

Он оставил ее одну в спальне, а сам пошел к себе.

Элеонор хотела последовать за ним, но сомневалась. Что такого странного Кингсли планировал для них сегодня вечером, что не хотел, чтобы она рассказала об этом Сорену? Они с Кингсли занимались всеми практиками, которые только можно придумать, даже более жесткими вещами, такие как игра с изнасилованием, игра с дыханием, игра с кровью. Обычно Сорен был с ними, но не всегда. Все, что имело значение для Сорена, чтобы она была хорошей девочкой, подчинялась Кинсли, когда было велено, и рассказывала Сорену все эротические подробности того, что происходило после.

Что-то, о чем они не могли рассказать Сорену? Смесь желания и любопытства привела ее по коридору в спальню Кингсли. Открыв дверь, она обнаружила, что он зажег полдюжины свечей. Они горели по обе стороны от его большой красной кровати. И собак, которые всегда спали в его комнате у подножья кровати, нигде не было видно.

- Запри дверь, - произнес он редкую команду. Никто не посмеет прервать хозяина дома в его спальне, предварительно не постучав.

Она заперла за собой дверь.

- Кинг, я немного напугана, - призналась она, подходя к нему. Он стоял возле кровати и уже начал раздеваться. Он был босиком и снял жакет. Он мог бы сойти за графа Монте-Кристо в облегающих черных брюках, белой рубашке и черно-красном жилете с вышивкой. Его волосы сегодня выглядели по-Байроновски. Его бывшая подружка, Чарли, коротко их подстригла, но он начал отращивать их снова, и теперь они вились до самых ушей.

- Если тебе от этого легче, то я тоже.

- Мне совсем не легче. Ни сколько.

Она кивнула на свечи, мерцающие в тишине, тишине, исходившей от Кингсли. Сегодня он был другим. Ничего похожего на Кингсли, к которому она привыкла, на Кингсли, который мог заставить ее замолчать взглядом, поставить на колени кивком. Бывали дни, когда она не могла приблизиться к нему и на пять футов, чтобы он не схватил ее, не бросил на колени и не шлепал, пока она не начинала кричать и хохотать. Ничего из этого сейчас. Кингсли нервничал? Смущен? Сейчас ей не следовало встречаться с ним взглядом. Она уже должна быть на коленях, у его ног, повинуясь, служа, подчиняясь.

Он быстро вдохнул и обхватил рукой ее шею. Его большой палец массировал нежную точку под ее ухом.

- Я знаю, что ты знаешь, кто я, - сказал он.

Элеонор сглотнула ком.

- Знаю, - ответила она.

- Можешь сказать. Я хочу услышать, как ты это произносишь.

- Ты свитч, - сказала она.

- И?

- И мазохист.

- Он говорил тебе, насколько мазохист?

- Он рассказал обо всем, что делал с тобой. И сказал, что тебе нравилось.

- Мне не нравилось, - ответил он. – Я очень это любил. И более того, Элеонор, мне это необходимо.

- Понимаю. Мне тоже иногда это нужно.

- Иногда? - спросил он. Она услышала нотку любопытства в его тоне. - Не всегда. Только иногда?

- Мне всегда нравится, - ответила она. - Всегда люблю. Но я говорю, что знаю, что значит нуждаться в этом иногда по ночам.

- Бывают ночи, когда тебе нужно что-то еще?

- О чем ты?

- Бывают ли ночи, когда ты предпочла бы дарить боль, а не принимать ее?

И тут она поняла, чего хочет от нее Кингсли. Ее сердце остановилось. Кровь застыла в жилах. Это была самая плохая идея, которая когда-либо приходила Кингсли на ум.