Девочки и институции

Не имея никакой власти ни в реальном, ни в фантасмагорическом мире, авторка тем не менее обладает бесконечной властью над языком, по своей воле или возвращая пустым словесным конструкциям («я за тебя кровь проливал») их буквальное значение, или перекодируя слова из репрессивного лексикона, превращая их в вербальный акт освобождения: выговор – это когда тебе позволяют выговориться; сокращение и слияние – путь к сиянию; иноагент – это агент иного.

Агент_ка иного, обладающая невидимой миру агентностью, свободно перемещается по эту и по ту границу абсурда. Наблюдая за тем, как фейсбучные посты Дарьи Серенко о работе в реальных государственных институциях постепенно трансформируются в литературу, понимаешь, что существующая система, сделавшая своей идеологией отрицание реальности и на каждом новом витке расхождения с ней увеличивающая градус бреда, может быть документально описана только как кошмарный сон, который видит девочка накануне пробуждения.

Мария Кувшинова

* * *

Когда я впервые пришла на работу в госучреждение, сначала я увидела только девочек. Они так сами себя и называли – «девочки», переключая интонацию с восклицательной на вопросительную в зависимости от того, какая катастрофа разворачивалась вокруг. А катастрофы – это я тоже поняла сразу – были неотъемлемой частью нашей нестабильной повседневной космогонии, изо всех сил пытающейся укорениться в рабочем распорядке дня.

Мы работали в маленькой районной библиотеке в офисе без окон. Компьютеры девочек выглядели больше, чем сами девочки. Иногда за широкими мониторами и гудением системных блоков девочек было не видно и не слышно – приходилось привставать с кресла, чтобы убедиться в живом человеческом соприсутствии. Отсутствие окон в помещении, видимо, было компенсировано фотообоями, наклеенными во всю стену: тропическая зелень и бурный отвесный водопад, несущий свои вспененные потоки сверху вниз, – картинка, напоминающая ежедневно не о свежем воздухе, а о вертикальности иерархий.

Девочки приняли меня как свою. Я еще пыталась какое-то время по привычке сохранять телесную автономию: отдельно обедать, отдельно добираться на автобусе до метро, – но очень скоро ценность этой отдельности потеряла для меня всякий смысл. Моя жизнь в тот момент в целом тоже была катастрофой, поэтому на работе я чувствовала себя как дома: было весело и страшно, а границы частного и публичного размывались алкоголем и дедлайнами. С девочками мы часто превращались в одно функциональное многорукое и многоногое существо, ликующее, всесильное и сокрушительное, – в такие моменты я переставала ощущать собственную немощь и слабость в ногах.

Но при этом, изучая девочек, наблюдая за ними из своего паучьего угла, я много раз ловила себя на автоматизме собственного взгляда – слегка высокомерного, ироничного, уменьшительно-ласкательного, мифологизирующего женскую коллективность как таковую. Я оправдывала это тем, что у меня особый статус – я здесь временно. Иногда, когда я смотрела на всех, будучи в мрачном и мнительном настроении, мне казалось, что девочки существуют только по пояс – а под столом их нет, там только переплетение разноцветных проводов, передающих сигналы куда-то дальше. Возможно, конечно, я всё еще просто ненавидела женщин, а не только тянулась к ним. Или, возможно, под столом в те дни не было только меня.

* * *

Однажды мы с девочками молча шли по осеннему муниципальному парку. «Мне стало труднее ненавидеть мое государство», – сказала я на ходу, не подумав. «Становишься одной из нас», – ответила одна из них.

Мы не всегда работали из офиса: иногда мы расставляли старые книги на улицах города, вешали только что купленные российские флаги на деревья и водили вокруг них хороводы вместе с растерянными горожанами. В нашей реальности мы постоянно натыкались на какие-то новые порталы – и попадали на бесконечные фестивали, сметы которых никогда не видели. На фестивалях мы выполняли госзадание: голыми руками строили павильоны из палок, грязи и говна, подделывали статистику посещаемости людей и животных, а также случайно заглядывали в институциональные бездны, обычно прикрытые сверху бумагами и тряпками.

Бездн было много. Если не принимать всё происходящее близко к сердцу, можно было в целом довольно хорошо проводить время. Мы с девочками выходили курить каждые двадцать минут. В нашем библиотечном холодильнике лежали две бутылки водки – одна на крайний случай, другая – на черный день. Так вышло, что и то и другое произошло одновременно.

Это был мой первый День работника культуры. Нас отвели в местный ДК и строго-настрого запретили покидать помещение. Мы подумали, что это шутка, поэтому помещение не покинули и остались в праздничном настроении. Наконец мужчины в тугих костюмах оттеснили нас в небольшой концертный зал и закрыли дверь. Погас свет.