Девочка у моста

Агрессии Эймюндюр не проявлял, поэтому из камеры в допросную полицейского управления на Квервисгата его привели без наручников. Исходивший от него запах свидетельствовал о том, что он не мылся и не переодевался несколько дней к ряду. На нем были дырявые джинсы, рыбацкий свитер и замызганное пальто. В момент задержания он напялил на голову шерстяную шапку, и теперь она лежала у него в кармане. Всю ночь он просидел на нарах, насвистывая мелодию Элвиса Пресли. По словам дежурного полицейского, это был «Отель разбитых сердец».

Ожидая Эймюндюра в допросной, Конрауд испытывал раздражение от того, что ему приходится идти на поводу у такого подонка, — будь его воля, он бы ни за что не стал с ним разговаривать. Однако речь шла о том, чтобы получить дополнительные сведения о Нанне, а Эймюндюр являлся одним из немногих людей, кто мог их сообщить. Когда тот вошел в допросную, Конрауд заметил, что свитер, который выглядывал у него из рукава пальто, был испачкан кровью. По словам Марты, жертве предстояло долгое восстановление: Эймюндюр не жалел кулаков, когда бил ее по лицу. Несчастной женщине диагностировали сотрясение мозга, перелом челюсти и скулы и сильнейшее кровоизлияние в правый глаз, которое могло привести к потере зрения. Он выбил ей четыре зуба, два из которых застряли у него в рукаве свитера.

Эймюндюр опустился на стул напротив Конрауда, а сопровождавший его конвоир остался стоять за дверью.

— Вам получше? — спросил Конрауд. Он испытывал жгучий стыд от того, что не сумел убедить соседку Эймюндюра вести себя осмотрительнее, хотя и понимал, что в этой ситуации от него мало что зависело. Теперь он находился с этим человеком один на один, но страха не испытывал: он накопил достаточно опыта, чтобы понимать, что тот, кто поднимает руку на женщину, — это не мужчина.

— В смысле? — отозвался Эймюндюр.

— В смысле, напав на беззащитную женщину и избив ее до полусмерти, вы, должно быть, чувствуете себя получше… Должно быть, вы чувствуете себя… настоящим мужиком.

— Думайте, как хотите.

— И что же она вам такого сделала?

— Действовала мне на нервы, — сказал Эймюндюр.

— А кто вам не действует на нервы?

— Эта глупая гусыня совала нос не в свое дело.

— Вот оно что? Единственная глупость, которую она совершила, была в том, что она сняла комнату на одном этаже с таким дикарем, как вы.

— Вы ее не знаете.

— Да и вы тоже. Ладно, зачем вам понадобилось со мной встречаться?

— А вы зачем приходили с вопросами о Нанне?

— Я вам уже это говорил. Как вам еще объяснить?.. Скажите-ка мне лучше, почему вы не явились на работу на следующий день после смерти девочки?

Эймюндюр совсем не ожидал этого вопроса:

— В смысле?

— В прямом! Почему вы не пошли на работу на следующий день после того, как Нанна умерла?

— А с чего вы это взяли?

— Со слов вашего отца. Он заезжал за вами на работу, но вас там не оказалось. Почему? Где вы находились?

— Со слов моего отца?

— В каких отношениях вы были с Нанной?

— Ни в каких! Я едва ее знал. А что насчет работы, так я этого уже и не помню.

— Ну разумеется. Вы склонили ее к половой связи? Так обстояли дела? Вы изнасиловали ее, а потому утопили?

Эймюндюр замотал головой:

— Изнасиловал? Да что вы несете?! Это же был несчастный случай! С чего вдруг вы мне такие вопросы задаете? Что с ней случилось-то?

— Вы уверены, что не строите из себя святую простоту?

— Да вы что, думаете, я был способен на такое?

— А вы совсем не изменились: продолжаете делать то же самое, что и в молодости, — измываетесь над женщинами. В особенности над теми, что не могут дать вам отпор, потому что слабее… Ну так зачем вы хотели меня видеть?

Эймюндюр молчал, размышляя над словами Конрауда.

— Я помню одного человека, который приходил в наш барак пару раз, — заговорил он наконец. — А может, и чаще. Точно не скажу, потому что я старался проводить там как можно меньше времени. В общем, это был один тип, которого мать Нанны знала по клинике. Она там работала.

— Да, я в курсе. И что?

— Тот тип был туберкулезником. Она, еще помню, говорила, что он лежал в диспансере Вивильсстадир[18]. Не знаю, работал ли он тоже в клинике или приходил туда на прием, когда познакомился с моей мачехой.

— На прием?

— Ну да, у него нога была больная. Туберкулез костей, в общем.

— И?

— Он…

Внезапно Конрауд понял, что сейчас скажет Эймюндюр.

— Он хромал?

— Ну да. Я подумал, что вам будет интересно это узнать, раз уж вы спрашивали у меня про хромого, который разгуливал вблизи Тьёднина, когда умерла Нанна.

— Вам известно, как звали того человека?

— Нет.

— А почему же вы мне сразу о нем не рассказали?

— Так мне продолжать, или не стóит?

— Мне кажется, что вы…

— Мне неважно, что вам там кажется, — перебил его Эймюндюр. — Я Нанну и пальцем не трогал. А вспомнил я об этом только после того, как вы ушли. Хромоногого, что приходил к нам на Скоулавёрдюхольт, я видел и после смерти девочки.

Конрауд кивнул в ожидании того, что Эймюндюр скажет дальше.