Девочка и мертвецы

 На следующее утро Ионыч закинул мертвую псину в багажник, завел вездеход и отчалил в направлении Лермонтовки: ругаться с продавцом и требовать назад деньги по гарантии за “дефектного зверя”. По крайней мере, так он сказал Феде. Марик понял, что терпеть и выжидать он более не в силах, да и момент выдался удачный, и на цыпочках направился в дом. Серой каплей хлопец протек в широкую щель между досками забора и оказался во дворе. Здесь было сумрачно, сыро, грязно; возле ржавой колонки валялась старая запаска. Марик тронул ее ногой. Запаска отозвалась упруго. Это событие отчего-то очень обрадовало Марика: в последнее время ему очень не часто доводилось прикасаться к вещам, сделанным живыми людьми.

 Марик подошел к входной двери, толкнул ее: дверь была не заперта.

 “Что за безалаберность”, — с раздражением подумал Марик и вошел в сени.

 Здесь пахло самогоном, насыщенным мужским потом и звериной кровью. На вбитых в стену гвоздях сохли шкурки зайчиков. Темные стены были в молочно-белых потеках. Марик сделал два шага, оставаясь всё время настороже. Под ногой скрипнула половица, и Марик замер. В дальней комнате возникло шевеление; сокольничий крикнул:

 — Ионыч, ты, что ли? Чего рано так вернулся?

 “В доме кроме больного Феди никого нет”, — понял Марик и решил выведать у него, куда подевалась Катя. Совсем растеряв осторожность, он прямиком направился в Федину комнату. Увидел кровать, накрытую несвежей желтоватой простыней; под простыней кто-то слабо шевелился. В комнате пахло кисло, противно.

 “Совсем больной, бедняга”, — с проснувшимся сочувствием подумал Марик и подошел к кровати.

 Сокольничий резко выбросил руку из-под простыни, схватил Марика за шею, сжал и притянул к себе. Прижал так, что Мариковы кости затрещали, словно хворост в костре. Мальчишка от внезапности события ойкнул, дернулся, но Федя удержал его.

 — Спокойно, мальчик мой, спокойно, — жарко шептал сокольничий. — Я тебе не причиню вреда, если ответишь на один простой вопрос: почему ты, серый мертвяк, не болеешь весной и летом, как я; а я болею?

 — Я из снега искорок с запасом наелся зимой, — прошептал испуганный Марик. — И так каждый год делаю: наедаюсь и до начала следующих холодов хватает.

 — А у меня почему не получается наесться? — прошипел Федя. — Почему вместе с цветением беловодицы из меня вся сила уходит?

 — Да я почем знаю?

 — Потому из тебя, Федя, сила уходит, что не нужен ты никому: даже здоровью, — раздался чей-то голос.

 Марик со скрипом повернул голову: в дверном проеме стоял Ионыч с ружьем наготове.

 — Вы же уехали… — прошептал Марик; мертвое сердце ухнуло в пятки.

 — Отъехал недалеко и пешком вернулся, — объяснил довольный Ионыч. — Такая вот военная хитрость.

 Марик задрожал.

 — Знаешь, почему моего дружка сокольничим зовут, свиненок? — спросил Ионыч ласково.

 — Н-нет…

 — А вот потому и зовут, что кроме сказочных птиц соколов никаких друзей у него нет, — сказал Ионыч, хохотнул и приказал: — Оторви свиненку голову, Феденька. Он не сокол, он тебе ничем не поможет и болезнь твою не победит.

 Сокольничий, однако, растерялся:

 — Не поможет? — Федина хватка ослабла. Марик, воспользовавшись секундой Фединого замешательства, отрастил щупальца и с диким криком вонзил их в тело сокольничего сразу в четырех местах: Федя жалобно всхлипнул и уронил руки.

 — Ах ты, сволочь… — завопил Ионыч, поднимая ружье.

 Марик выдернул щупальца и нанес последний, решающий удар.

 Полетела-покатилась голова сокольничего Феди по дощатому полу; расплескалась-забилась в щели между досками мерзость, что в нем за взрослые годы накопилась; тонкой паутинкой взлетели над телом детские мечтания о хорошем; одни соколы и остались — чудесные птицы, что как радуга из хрусталя, до отказа набитая цветными огнями и блестками.

 — Соколы-соколики, за мной вы прилетели?

 — За тобой, Федя, за тобой.

 — В святой град Китеж уносите?

 — Туда, Федя, туда.

 — Но как же это… разве заслужил я?

 — А кто заслужил, Федя, кто?

 — Спасибо, соколики, спасибо, милые!

 — Не благодари, Федя, не благодари: по-другому не умеем, природа у нас такая.

 — Вот же зараза! — кричал Ионыч, топая сапожищами; сапоги, однако, свободно проходили сквозь тела полупрозрачных радужных птиц, круживших по комнате. — Улетайте отсюда, чертово племя!

 Птицы собрались в стаю и полетели: кто в окно, кто прямо сквозь стену. Пораженному увиденным Марику на миг показалось, будто наблюдает он в небесах золотые маковки сокровенного Китеж-града; а может, то была галлюцинация, вызванная каким-нибудь наркотиком, растворенным в воздухе, — от Ионыча после его обмана с вездеходом можно чего угодно ожидать.

 — Лишил ты меня, свиненок, верного друга и соратника, — тяжело дыша, сказал Ионыч. Поднял ружье. — Убить тебя мало, мертвая тварь. Но большего я, к сожаленью, не могу.

 Раздался выстрел. Мимо: прицелиться забыл. Марик, оттолкнувшись щупальцами, метнулся в окно. Перекувыркнулся в стылой луже среди колючих льдинок, встал, побежал вдоль стены и свернул за угол, спасаясь от злой пули.

 — Стой, свиненок! Не боись, не трону!

 — Врете!

 — А если и вру: кто ты такой, чтоб взрослого человека не слушать?