Девичья башня

Дом падре Гидона оказался большим и светлым. Раньше он принадлежал какому-то купцу еврею. Последний исчез после взятия Константинополя Святым воинством. Окна одной из комнат выходили на Босфор. Именно эту комнату отвели Ладе. И она первое время проводила в ней целые дни, сидя у окна, выходя оттуда лишь по зову Марии. Робера приор определил работать в церкви по хозяйственной части. Так не самым удачным образом, но все же завершился франкский период жизни нашей героини. И хорошо было бы на этом завершить ее жизнеописание. Ибо сколько же может выпадать несчастий на плечи хрупкой женщины. Но не тут-то было…

Через месяц Лада вдруг поняла, что больше не может видеть Босфор. То есть она сидит, смотрит на пролив, а моря не видит. И что она больше не может находиться в замкнутом пространстве. Она попросила падре Гидона дать ей какое-нибудь занятие. Приор долго морщил лоб, двигал брови, пожимал плечами, и, наконец, спросил:

– У вас есть голос?

– Ты что же сам не видишь, – заметила Мария, присутствующая при этом – она немая, по-твоему?

– Я имею в виду голос певческий, – пояснил приор, – чтобы петь в церковном хоре, участвовать в церковных песнопениях. Спойте что-нибудь.

– Что именно? – спросила Лада.

– Все равно. Что хотите.

Лада спела азербайджанскую песню о пастухе, который встретил девушку на вечерней заре. Песня была длинная, двенадцать куплетов. Приор и его жена выслушали ее до конца, изредка переглядываясь.

– На каком это языке? – спросил приор.

– На азербайджанском.

– Похож на тюркский, – заметил приор.

– Так оно и есть, – согласилась Лада.

– В таком случае, я попрошу вас из предосторожности не петь ее. Здесь не очень жалуют тюрок. Поймите меня правильно, дитя мое. Откуда вам известен этот язык.

– Я долго жила в тех местах, – не вдаваясь в подробности, сказал Лада.

– Насколько я понимаю, голос у вас есть. А спойте, пожалуйста, Аве Марию.

– Я слов не знаю.

– Вы, католичка, и не знаете слов.

– Нет.

Падре Гидон продекламировал:

– Ангел, войдя к Ней, сказал
радуйся, Благодатная! Господь с Тобою,
благословенна. Ты между женами.

Затем напел мелодию и сказал, пойте.

Лада исполнила просьбу.

– Да, у вас есть голос, – сказал приор, – пожалуй, если вы не передумали, можете приступать к службе в церковном хоре. Только помните мою просьбу – по-тюркски не пойте.

Так Лада стала петь в церковном хоре. Это занятие, как ни странно, ей понравилось. Точнее, оно не вызывало у нее внутреннего протеста. Во время общих голосовых единений ей казалось, что она куда-то улетает и парит все то время, что длится песня. В эти минуты она забывала о своих жизненных неудачах. На нее сходило смирение и благодать. Она начинала понимать, как мало нужно человеку, чтобы прийти к согласию с тем, что тебя окружает. Не к гармонии, что вряд ли достижимо, но к осознанному согласию. Собственно, уезжая из Прованса, она имела перед собой цель. Вернуться к тем, кого она считала близкими людьми. – К Али и Егорке. Но ей нужна была передышка, чтобы обрести лицо. Всегда деятельная и жизнерадостная Лада не хотела показываться перед ними в таком расстроенном состоянии духа.

* * *

Тем временем, люди, которые так много значили для нее, сидели за скатертью освещаемой керосиновой лампой, принесенной тюремщиком. Керосин в Баку был дешевле масла. Они уже прикончили один кувшинчик вина и собирались совершить путешествие на дно второго, о котором так предусмотрительно позаботился Егорка. К этой метафоре прибегнул Али:

– Удивительное дело, – сказал он, – как только я даю себе слово больше не пить, появляешься ты, и я радуюсь тому, что обещание мое не звучало во всеуслышание.

– Представь себе, что со мной происходит то же самое, – заявил Егорка, – и я тебе даже больше скажу, я вообще не пил, пока тебя не встретил. Так, изредка. Бражки иль медовухи на праздник какой раз в полгода.

– Это была моя вторая фраза, – заметил Али, – и ты сорвал ее у меня с языка. Но вывод здесь следует только один. Нам надо реже встречаться, а то сопьемся к чертовой матери.

– Посылка была верной, – сказал Егор, – но вывод неправильный. Вывод никуда не годится. Об этом уж позволь мне судить. Как только мы объединяем усилия, перед нами ничто не может устоять. Вместе – мы сила. А вино, ну что вино. Это издержки. Но вино – это благо. Оно от Бога. Как говорят христиане, когда причащаются. Пейте кровь Христову, ешьте…

– Дальше не надо, – остановил его Али, – если ты прав насчет объединенных усилий, то почему же мы опять в тюряге. Три шага влево, три вправо и решетка. Обидно, ничего не сделал, только сошел на берег. И главное, мне город понравился. Есть в нем что-то родное. Мне кажется, я бы здесь прижился.

– Тюряга – это временно, – убежденно сказал Егор, – неужели ты думаешь иначе. В наших силах отправиться отсюда в любую сторону. Хоть вправо, хоть влево, хоть вверх, хоть…