Девять унций смерти

Разве за первым звуком музыки не рождается тут же второй? Разве имеют окончание солнце и ветер, дождь и листопад? Они лишь приостанавливаются иногда, как певец, который замолкает на миг, чтоб набрать воздуха для следующей ноты. И разве могут закончиться знаки на нотном листе?

Что?

Неужели?

А ты переверни страницу…

ДЕВЯТЬ УНЦИЙ СМЕРТИ

Снег. На всю Марлецию — снег. Не хуже, чем в Олбарии, честное слово!

Шарц так и не привык, не смог привыкнуть к снегу, звездам и прочему. Его это восхищало так же, как в первый раз. Вот словно только что увидел это нежное, невесомое, узорчатое чудо, белым сном заволакивающее землю…

Снег… снег… снег…

Удивительный, непонятный, усыпляющий пристального наблюдателя, шепчущий что-то загадочное на своем снежном языке, вечно стремящийся к земле… снег…

«Скорей бы домой! — думал Шарц, сидя на подоконнике с книгой в руках. — Хорошо здесь, в Марлеции. Замечательно. Просто чудесно. А дома все равно — дома. Там жена, дети. В комнате тепло, весело… Да разве может быть холодно и скучно в комнате, где есть жена и дети? Каждому, у кого все это есть, и так понятно, что к чему. А у кого нет… Милые вы мои, да что ж вы ушами-то хлопаете? Да как же это можно, чтобы одному быть? Эдак и умереть недолго. Одиночество — хворь тяжелая и страшная. Запускать ее ни в коем случае не годится. А лечится она одним-единственным способом: отыщите еще одного такого же больного или больную и станьте друг для друга… всем. Теплом очага, уютом вечерней беседы, нескончаемым звездным небом, ярким утром, дневными трудами и детскими шалостями, всем… даже восхитительным снегом за окном».

Шарц перевернул страницу и потянулся.

Снег.

Снег за окном.

На всю Марлецию — снег.

«Когда звезд становится слишком много, они осыпаются на землю снегом, чтобы потом растаять и по весне взойти травой!» — думал Шарц.

Доктору Марлецийского университета, известному лекарю, сэру Хьюго Одделлу было хорошо известно, что это не так, но мало ли что ему там известно, этому сэру доктору!

Наука наукой, а звезды звездами.

Особенно, когда снег…

Хорошо все-таки, что он сюда приехал. Надо бы почаще ездить. Уже одно удовольствие покидаться снежками со своими стипендиатами, с гномами и гномками, которых он сам отобрал для обучения на лекарском факультете, одно это чего стоит!

Скатать из мягкого, искрящегося на солнце снега огромные шары, построить из них почти что всамделишную крепость, нет, — лучше две крепости! А потом устроить настоящее веселье. Швырять снежки в полную силу, не боясь кого-то зашибить или покалечить, уповая на крепкие головы соотечественников, и от души веселясь, когда какой-нибудь особо ловкий юнец одним броском сбивает почтенного доктора с ног. Разве не здорово?!

И еще.

И опять.

И снова.

— На штурм! На штурм, негодяи! Кто там ворон ловит? Они заходят слева! Стоять! Не отступать!

В конце концов он их всех закидал. Всех победил. Один захватил обе крепости. Где ж им с олбарийским рыцарем-то справиться?

А они ему потом снегу за шиворот насыпали. Всей толпой напали и насыпали!

— Так несправедливо! — пытался возмущаться он.

В ответ послышался радостный смех.

— Еще как справедливо! — задыхаясь, ответила ему яркая раскрасневшаяся гномка с торчащими во все стороны волосами и все равно красивая. — Это сделано для тебя, уважаемый гросс, так сказать, из почтения и уважения. Глубокого почтения и глубокого уважения.

— Вот-вот! — хором поддержали ее остальные стипендиаты.

— Ничего себе — уважение! — ухмыльнулся Шарц.

— Именно так, наставник, сказал безбородый гном. — Это сделано для того, чтоб ты не подумал, будто мы поддались тебе из подхалимства. Ты действительно честно выиграл эту битву. Было бы несправедливо отравить твою победу подозрением. Будь мы подхалимами, разве мы стали бы тебе снег за шиворот толкать?

— Будь вы подхалимами, вас бы здесь не было, засранцы! — благодарно улыбнулся Шарц, чувствуя, что вытряхивать что-либо из-за шиворота уже поздно. — А как насчет поднести уважаемому и почитаемому наставнику стаканчик марлецийской настойки? Или это входит в подхалимаж?

— Это входит в набор для оказания первой помощи при простудах, — откликнулась еще одна гномка. — Пожалуйста, наставник! У нас все с собой.

Нет, хорошо, что он приехал.

Хотя бы потому, что он невероятно соскучился по всему этому: профессорам, студентам, лекциям, жарким спорам на многочасовых диспутах, развеселым студенческим пирушкам и почти столь же развеселым — профессорским, а еще по радостному предощущению познания чего-то нового, неизведанного, тонкой грани чуда… за шаг до чего-то невероятного, за вдох до открытия… — всему тому, чем так щедро пропитан воздух этого места…

В Марлецийском университете — особый воздух, кто хоть раз дышал им — навеки отравлен. Его всегда, всегда будет тянуть сюда. Где бы он ни был, да хоть в раю небесном, — он обречен возвращаться.

Кто бы знал, какое это все-таки наслаждение — пообщаться с кучей таких же одержимых безумцев, как ты сам!