Девять месяцев до убийства

— Стало быть, все твои усилия не принесли никаких плодов?

— Плодов было предостаточно. Предо мной предстали два райских древа, одно — еще в весеннем цвету, другое — уже в золоте увядания. Но вот беда — на корзинах с обильными плодами сих древ была вывешена табличка с чересчур высокой ценой.

— Понимаю — женитьба! А что, и женился бы!

Несмотря на крайнее изнурение, Эймс вздрогнул.

— Если ты проповедуешь мазохизм и сам склонен к нему, давай поговорим об этом твоем грехе как-нибудь позже. Я еще недостаточно пришел в себя.

— Ты уверен, что ни одна из этих двух дам не подложила тебе дневник?

— Мэджи Шорт полагает, что Шерлок Холмс — это название новой модной прически. Кэтрин Лемберт… Ну, Кэт в полном порядке — начиная от шеи — и вниз. Занимается живописью, да будет тебе известно. Только что закончила заниматься ремонтом своей виллы. Просто необыкновенной энергии женщина. Вся как взведенная пружина. Сидишь рядом и ждешь, что она вот-вот сорвется, и конец прилетит тебе в лоб.

— Вероятно, она кокетничала с тобой до самозабвения, — сказал Эллери, не принимая в расчет чувств Гранта. — И при желании нетрудно было навести разговор на интересующую нас тему.

— Я достаточно сделал для того, чтобы исполнить свой долг, — с достоинством ответил Грант. — Я ставил перед ней самые хитроумные вопросы, раскидывая дьявольские сети, проникал в самое сокровенное и потаенное…

— Какие вопросы, например?

— Ну, например: «Кэт, когда мы последний раз ездили на пикник, ты не положила мне в машину рукопись для Эллери Квина?»

— И что же она ответила?

Грант пожал плечами.

— Она ответила вопросом на вопрос: «Эллери Квин? Это еще что за тип?»

— Я что, давно не выставлял тебя за дверь? Ты хочешь снова вынудить меня?

— Надо быть добрее и более чутким к старому другу, дорогой.

Грант сделал большой глоток.

— Я же не сказал, что совсем уж ничего не достиг. Половину подозреваемых мы теперь можем вычеркнуть из списка. А я с новой энергией примусь за поиски. За Бронксом расположена Нью-Рошель.

— И кто же живет там?

— Рэйчел Хагер, третья в моем списке. И остается Пэгги Келли, котеночек из Беннингтона, которого можно найти повсюду, где только затевается какой-нибудь марш протеста — лишь бы он был достаточно идиотским.

— Итак — двое подозреваемых, — сказал Эллери. — Но не торопись. Не пори горячку. Вначале сядь где-нибудь, посиди, подумай, как тебе лучше действовать.

— Ты что, хочешь, чтобы я сидел сложа руки?

— А разве в этом искусстве ты не достиг сияющих вершин? Но, ради всего святого, займись этим не у меня в квартире. Мне надо закончить книгу.

— Ты дочитал дневник? — спросил плейбой, нс двигаясь с места.

— Я был занят — писал.

— Но ты, по крайней мере, прочел достаточно, чтобы определить, кто убийца?

— Братец, — ответил Эллери, — я еще не знаю, кто убийца в моем собственном романе.

— Тогда я оставляю тебя — так и быть, предайся самозабвенно работе. О-хо-хо. Что-то будет, если мы так и не выясним, кто прислал тебе рукопись?

— Я думаю, что смогу пережить этот удар.

— Просто в толк не возьму, почему все считают тебя таким великим? — дерзостно спросил молодой человеки удалился.

Рассудок у Эллери совершенно оцепенел. Машинка, кажется, удалилась за линию горизонта и окуталась там туманом. Одолевали всякие праздные мысли. Интересно, как там отец на Бермудах? Как расходится последняя книжка? Он так и не задал себе вопроса — кто же послал ему с Грантом Эймзом Третьим эту рукопись. Он уже знал, кто. А зная это, совсем нетрудно угадать, кто же был загадочным визитером из Парижа, явившимся к Холмсу (Эллери уже заглянул в начало следующей главы рукописи).

После непродолжительной борьбы с самим собой, которая была им проиграна, Эллери направился в спальню. Поднял дневник Ватсона с пола, где оставил его в прошлый раз, растянулся на кровати и принялся за чтение.

Восьмая глава. Визитер из Парижа

Последующие дни были просто мучительны. За все годы, которые я знал Холмса, он никогда еще не был столь беспокойным, и никогда с ним не было так тяжело.

После нашей беседы с лордом Карфаксом Холмс впал в какое-то оцепенение, из которого ничто не могло его вывести. На мои попытки вызвать его на разговор он не реагировал. Постепенно мне стало ясно, что это дело захватило меня несравненно больше, чем все те расследования, в которых мне доводилось сопутствовать Холмсу. Стоило только вспомнить, какую неразбериху я внес во все, как становилось ясным — меня следовало наказать презрением. Словом, я отступил на свои привычные позиции пассивного наблюдателя и стал ждать дальнейшего развития событий.

А они развивались неспешно. Холмс, как и Потрошитель, перешел на ночной образ существования. Каждый вечер он покидал квартиру на Бейкер-стрит, возвращался на рассвете, а день проводил в совершенном молчании. Я оставался в своей комнате, так как знал, что в такое время он нуждается в одиночестве. Порой до меня доносились невыразимо грустные мелодии, которые он играл на скрипке. Когда душа моя разрывалась от них, я выходил в толчею лондонских улиц, надеясь рассеяться.