Девять кругов любви

Да и участок, куда они вскоре прибыли, походил на такое же учреждение в любом другом месте, не исключая Петербурга: вверху голая электрическая лампа задыхалась от табачного дыма, по краям – некрашеные шкафы, где стояли бесчисленные папки с пронумерованными и прошитыми судьбами людей, а посредине – неумолимый барьер отделял полицейских от посетителей, физиономии которых расплывались на фоне серых стен. Среди них был пьяный старик, рассказывавший себе самому печальную историю своей жизни, индуска или цыганка со слепым отцом и детьми мал мала меньше, двое влюбленных парней, потерявшиеся в наркотическом тумане, отчаянно цеплялись друг за друга проколотыми насквозь руками, и развязная, дико накрашенная девица, чьи длинные ноги двигались непрестанно и непристойно.

Это очень отвлекало дежурного, рослого детину с нашивками сержанта, который записывал в журнал объяснения Андрея. Вдруг сержант встал и, подойдя к длинноногой, шепнул ей несколько слов на ухо. Девушка оттолкнула его и немедленно получила звонкую пощечину.

– Что вы делаете? – возмутился Андрей.

Тот прошел к своему месту и, продолжая писать, процедил:

– Помалкивай, если не хочешь получить то же самое! Проституция – вне закона. Ты думаешь, что защитил женщину? Нет, это просто автомат для удовольствия!

Его раздражение бурно выплеснулось наружу:

– Что это такое? – кинул он взгляд на икону. – Краденое? Ну и что ты тут заработаешь? Такой картинке на тахане мерказит цена двадцать шекелей.

– Это мировая ценность, – поднял голос Андрей. – Мать Иисуса, Мария. Стоит, может быть, сотни тысяч долларов.

– Не врешь? А я было хотел тебя отпустить. Ехезкель, здесь дело серьезное. Отведи его в управление!

И тот проговорил, как раньше:

– Пойдем давай!

Они вышли на улицу.

– Зачем ты болтал про доллары? – укорил его эфиоп. – Вернулся бы к себе домой, и я тоже, – морщась, он покосился на Богородицу, которую держал в руках. – Вы, русские, – язычники!

Рядом, резко затормозив, остановился большой черный автомобиль.

– Господин замминистра! – вытянулся полицейский.

– Старый знакомый! – сказал тот Андрею, и – Ехезкелю:

– Что происходит?

– Краденое имущество, уважаемый рав!

Бар Селла задумался на секунду:

– Садитесь оба.

Шофер вел машину по новым, недавно возникшим кварталам Иерусалима, потом свернул на широкую, в затейливых узорах, площадь, к внушительных размеров зданию, выдержанному в стиле библейского зодчества. Внутри было также традиционно сумрачно. Сидевший в приемной секретарь встал и подал Бар Селле какие-то документы.

Большой, неярко освещенный кабинет встретил их прохладой и обдуманной простотой: высокий потолок, узкие оконные рамы, стены строгие, без единого украшения, и только над овальной нишей, где стоял бронзовый семисвечник, мерцали древние письмена.

Полицейский что-то тихо сказал раввину, который, кивнув, пригласил Андрея подойти к столу. Потом заметил:

– Можете не уверять меня, что вы поступили так не из корысти. Я и не предполагаю ничего подобного. Здесь причина особая, правда?

Эта фраза, снявшая с Андрея непомерную тяжесть, застала его врасплох. Готовый к любому обвинению, он вдруг почувствовал слабость в ногах и был вынужден сесть. Однако ему хватило сил, чтобы презрительно бросить с высоты своего падения:

– Конечно, – и продолжал медленно, призвав на помощь все свое знание иврита, чтобы его речь не свидетельствовала о примитивности мысли.

– Поступок мой объяснить несложно: я хотел вернуть своему народу его собственность. Ведь для вас оно не имеет никакой ценности. Вам вообще нельзя рисовать или лепить Бога и пророков – как это? – из суеверия, наверное.

– Ошибаетесь, нам совершенно чуждо суеверие, – спокойно возразил Бар Селла. – Мы не изображаем Бога из элементарной порядочности: ведь его никто не видел. Вероятно, для христианских художников было сделано исключение, если они утверждают, что он мускулист и бородат.

Натан потрогал собственную бороду, как бы сомневаясь и в ее подлинности, хотя трудно было представить его смуглое, с острым носом лицо не очерченным смоляными завитками волос.

– Мы также против увековечивания людей на холсте и в мраморе, ибо велено: не сотвори себе кумира! Христиане, последовав этой заповеди, возможно, не дали бы подняться Гитлеру и Сталину, чья страшная власть поддерживалась кистью и резцом так же, как и оружием… Подумать только, скольких несчастий удалось бы избежать, если бы человечество прислушалось к нашим словам, сказанным еще на заре цивилизации!

– А есть ли в них что-либо о милости к падшим? – ядовито полюбопытствовал Андрей. – Например, к девушке, пусть проститутке… ее ударил в участке такой же полицейский, – он показал на Ехезкеля, мирно дремавшего в углу.

Бар Селла весь встрепенулся.