Девять дней

— Может быть, я мало знаком с вами двумя, но я прожил достаточно долго и познал, что такое любовь, мой друг. А потому я не перестаю видеть во взгляде мисс Мари, направленном на вас, взгляд моей юной, но уже покойной жены, а в вашем взгляде, направленном на мисс Мари, видеть самого себя.

Он снова улыбнулся и посмотрел на меня, слегка наклонив голову. Я помолчал с полминуты, размышляя о его словах и пришел к выводу, что он прав. Я не хочу верить, что у мисс Мари развивается шизофрения не потому что сомневаюсь в этом, а потому что не хочу, чтобы это было так. Будь она просто Мари Хьюс — обычная пациентка дома скорби или только его будущая пациентка, наверняка я бы распознал признаки шизофрении у нее на ранней стадии, потому что не был лицом заинтересованным.

— Пожалуй, вы правы.

Заключил я и сделал глоток чая.

— Что случилось с вашей женой?

Профессор мечтательно прикрыл глаза и устремил взгляд на потолок.

— Я бы хотел думать, что она ушла в лучший мир и сейчас смотрит на меня и думает о том, каким убогим и толстым я стал.

Он засмеялся. Я тоже не сдержался.

— Мне жаль, профессор, — добавил я, когда профессор погрустнел, а улыбка исчезла с его лица.

— Туберкулез, мой мальчик. Туберкулез — как чума от Всадника, губит, уничтожает и стирает. И вот их уже нет. Многих людей тогда унес этот Всадник.

— Вы верите в Бога? — удивился я. Профессор снова хитро улыбнулся.

— А разве можно иначе?

Я знал, этот вопрос ответа не требует. Поэтому лишь улыбнулся. Допив чай, мы отправились в дом Хьюсов.

Похоже, мои профессиональные записи уже давно превратились в некое подобие личного дневника. Это неплохо, хоть для меня и в новинку. Как-то я порекомендовал одной пациентке, склонной к депрессиям, записывать все, что с ней происходит. Со временем перечитывая дневник, она понимала незначительность некоторых ситуаций, которые в то время, когда она их описывала, представлялись ей смыслом всей жизни. Спустя время она не могла представить, что из-за такой ерунды еще недавно ревела, словно жизнь ее сломана или вовсе окончена.

Не то чтобы я преследовал какую-то подобную цель, но, возможно, эти записи помогут более объективно оценить положение дел.

На часах половина третьего ночи. Спать не хочу, читать не могу, поэтому пишу. Вечер в доме Хьюсов начался с расспросов инспектора о мальчике, которого он привел ко мне утром. Я заверил его, что с ребенком все в порядке, а он попросил меня поговорить с ним о родителях. Так же он сообщил, что недавно из его семьи сбежала гувернантка. Она просто ушла и не вернулась в этот дом, даже когда семья предложила ей большее жалование. Почему она так поступила, говорить не стала. Мне стало интересно, но профессор убедил нас сменить тему, потому что дама явно заскучала. Мари же вежливо отрицала сей факт.

— Мисс Мари, я должен сообщить вам, что впредь вашим лечением будет заниматься профессор Миррер, — сказал я суровее, чем собирался. Мари выпрямилась и округлила глаза.

— Почему? — первым спросил Роберт. В голосе его я уловил нотку возмущения.

— Так будет лучше, профессор более компетентен в этом вопросе, — ответил я сухо.

— Но… профессор, я нисколько не сомневаюсь в вашем профессионализме, но при всем уважении, я не могу доверять никому так, как доктору Филдсу.

— Разве? — вырвалось у меня. Она напряглась, как струна. — Разве вы мне доверяете?

— Могу я украсть ваше внимание на пару минут, инспектор? — профессор деликатно увел Роберта в другую комнату.

Когда за ними закрылась дверь, Мари будто сбросила с себя маску. Сейчас она снова стала той Мари, которую я знал когда-то.

— Ты сомневаешься? — она вскочила на ноги, — после того, как я была готова уехать с тобой на край света, скитаться всю жизнь, снимая комнаты с клопами! А ты просто не пришел! Теперь ты будешь говорить, что сомневаешься в моем доверии?! Ты не имеешь на это право! — она громко топнула ножкой, это вызвало у меня улыбку. Сейчас я снова мог видеть ту живую Мари, без притворства, пренебрегающую рамками этикета.

— Ты смеешься надо мной? — возмутилась она, заметив мою улыбку, ставшую еще шире после того, как я заметил ее раскрасневшиеся щеки и нос.

— Если бы я пришел, моя милая Мари, то сегодня вы ненавидели бы меня так же сильно, как мяту, особенно в чае. Мы бы жили, едва сводя концы с концами, и смотрели на наше дитя, пожирающего конфеты у витрин, но только глазами.

Мне показалось, она смахнула слезинку. Потом она вздернула подбородок, видимо, прекрасно понимая, что я прав, и села на прежнее место.

— Это гнилое общество, — вдруг сказала она, — где статус, богатство и родословная куда важнее любви. И мне жаль, что эта гниль проела и вас, Ричард.

От ее слов мне стало немного обидно, но больше горько. Я усмехнулся.

— Как говорят в Америке, иду в ногу со временем, — улыбнулся я.

— Кажется, я вас совсем не знаю, — покачала она головой, — или не узнаю теперь…

— Что стало причиной вашего приступа ночью? — я решил сменить тему, сделав непринужденный вид.

Она посмотрела на меня взглядом полным разочарования.