Девять

Я ни о чём не спрашивал, однако Веня был уверен, что заданный им вопрос вертится у меня на языке и буквально лишает меня покоя. Он считал себя изумительно проницательным и общался с публикой с галёрки снисходительно, словно Шерлок Холмс с каким-нибудь доктором Ватсоном. Словно посвящённый – с дилетантом.

– Моя совесть грязна до предела, как и у всех лидеров. Совесть чиста только у тех, кто ею не пользуется. Поэтому моя грязная совесть – чиста. У меня нет к себе претензий. Я сплю спокойно.

После своего фюрерского спича (а с монолога в таком духе начиналась каждая наша встреча) он, обозначив своё превосходство, требовал себе водки.

В этот раз было то же самое. Венера сказала, что они практически сговорились в цене с хозяевами, и скоро будут переезжать в особняк за город.

– Будем заниматься огородом, будем капусту сажать, – добавила она, в стиле бурного возражения явно напрашиваясь на комплимент: дескать, куда вам, таким энергичным и деловым, ковыряться в огороде, зарывать себя в земле, вам бы с вашим пропеллером в одном месте горы сворачивать, пустыни озеленять. Строить загнивающий коммунизм или процветающий капитализм. Что-нибудь планетарного масштаба.

– Настоящий лидер сражается за истину, а не за первое место. Первое место – преходяще, истина вечна. Настоящие чемпионы стимулов не утрачивают, даже если им покорились все вершины. Даже по нескольку раз. Их подпирают другие чемпионы, которые могут достичь еще большего. Берегись того, кто принялся выращивать капусту. Бывших чемпионов не бывает, – угрожающе изрёк Веня, потянувшись в карман, очевидно, за пилкой.

– Да будет тебе жужжать, – отмахнулась от него Венера, как от трудолюбивого трутня.

Но Веня достал из кармана не пилку, а ключи от машины.

– Сейчас я принесу вам свой подарок, – таинственно заявил он.

И пошёл за ним.

Почему нельзя было принести сразу?

Нет же, всё надо обставить, как в театре. С прологом, кульминацией и эпилогом. И вешалкой. Которая начинается с буфета.

– А мой подарок будет потом, – сказала Венера. – Мы обсудим его с Алисой, правда, сестричка?

Сёстры удалились в одну из трёх наших комнат, и мне, хозяину, проявляющему гостеприимство, пришлось дожидаться Веню. Я был почти уверен, что он подарит мне щенка или черепаху. Дело в том, что в своё время я подарил ему кота – Марсика (чета мечтала завести у себя пушистую пумпусю; может, потому, что не было детей?). Теперь долг будет платежом красен, то бишь догом: Веня непременно сделает симметричный ответ, только с оригинальным отклонением. Я давно заметил: он мыслит в рамках заданной парадигмы. Вся его самобытность – это оригинальность аранжировщика, а не творца. Он не способен создавать, он способен лишь варьировать по заданным лекалам (сам того не осознавая). Я уже принялся обдумывать, кому пристроить трогательную живность (сам я небольшой любитель разводить у себя в доме флору и фауну).

Может быть, Васе Сахару предложить, соседу, садовнику из Зеленстроя?

Веня вернулся скоро. В руках у него был большой плоский прямоугольный свёрток, напоминающий упакованную столешницу или мольберт. Портрет Марсика? Это уже асимметрично.

Поскольку дар предназначался мне, я вынужден был поинтересоваться, стараясь придать унылому вопросу интонации восклицания. У меня получилось с завыванием, как у собаки, томимой предчувствием:

– Что это? (О-э-о-о?)

В ответ, разумеется, прозвучало поучительное молчание: мол, не торопись коза в лес, все волки твоими будут.

Это была картина. Веня молча содрал упаковку и дал мне возможность насладиться первым впечатлением.

Дорогой багет обрамлял холст (масло), который только условно можно было назвать картиной. Вначале на чувства зрителя обрушивался тревожный фиолетовый фон, ядовитым туманом наползавший изо всех четырёх углов. На меня давил фрагмент космоса, бесконечность которого была передана с гениальностью шизофреника. Когда я стряхнул первое оцепенение, то разглядел огромный циферблат часов, чёрный обод которого представлял собой не законченный круг, а круг разорванный, который лентой Мёбиуса ввинчивался в бесконечное тёмное пространство, сужающееся до ослепительно светлой точки. Это был композиционный центр картины. Стрелки странных часов расплавились под воздействием голубого свечения, остались только обрубленные черенки, обречённо тянувшиеся к цифре 9. Время пожиралось пространством, всасывалось в спираль-воронку – и это ощущалось просто физически. Я, впитывая жар голубого свечения, не мог оторвать глаз от светлой точки, слепившей меня и забиравшей волю. Вдруг меня тоже потащило по спирали в этот раскалённый омут неодолимым притяжением, я пытался руками зацепиться за гладкий пол – но в ту же секунду потерял сознание.

Когда я раскрыл веки, белая точка расширилась, зашевелилась – и из неё сформировался облик Алисы. Я сразу же поймал своими глазами её зрачки, вцепился в них и только после этого успокоился.

– Что со мной?

– Ты упал в обморок на девять-десять секунд, не больше. Всё в порядке.

– Где я?

– Платоша, ты у себя дома. Ты меня пугаешь. Что случилось?