Deus ex machina. Бог из машины

       Ему почему-то вспомнилось мучительное ожидание последних дней, новые жертвоприношения, значительно пополнившие паству, дух сомнений, поселившийся в нем, и упрямое молчание божества. Он видел Его, чувствовал, направлял к Нему верующих и возносил молитвы, но так и остался один, не признанный, не услышанный. Проповедник не понимал Воли, которая игнорировала его, не понимал, что могло отвратить милость Высшего существа: почему Оно не говорило с ним, не направляло, почему не открылось. Ему верили, за ним шли, но сам он не знал, куда вести людей, к чему готовить, чего обещать или требовать – что нужно было божеству от преданных слуг.

       Поэтому Павел был готов поддаться увлекающему сновидению, которое не лишало его остроты понимания, словно это был и не сон, а глубокая медитация или сомнамбулизм, пришедший извне. Так могло случиться долгожданное обращение Его. И человек доверился ощущениям, которые напугали бы любого неподготовленного, лишенного истинной веры, но только не его, рассчитывающего на встречное откровение.

       И откровение пришло.

       Сперва, он увидел звук, чего никогда раньше с ним не происходило: нельзя было даже сказать определенно, присутствовал ли когда-нибудь в его видениях цвет, но зато теперь окрасились и звуки. Твердые и ощутимые они имели и размер, и вес, и еще что-то, чему не было названия, а главное, двигались, выстраиваясь в хороводы, объединяясь в нечто большее или дробясь на визгливую мелочь. Проповедник прикасался к звукам, жонглировал ими, чувствуя пальцами упругость их тел, закручивал в вихри, из которых рождались мелодии, неуемные и игривые.

       И тогда пришла пугающая мысль, что за бессмысленной радостью шумов, воплощенных перед ним, прячется то, за чем он пришел. Стало ясно, что пестрый праздник уводил прочь, отвлекал, зазывая в западню. Суета каплевидных звуков не была более безобидной и приятной: цвета налились ядом, а гул заполнился опасностью. Кричащие твари засуетились, замелькали перед глазами, закрывая своими ледяными тельцами какую-то правду. Они были очень холодными, и холод этот был везде, он даже стал обволакивать паутиной неугомонных уродцев, теперь уже звонких и хрупких, толкающихся с хрустальным перешептыванием.

       Павел удивился, как скоро все переменилось и перевернулось с ног на голову, но раскраснелся жаром прозрения! Ничего не изменилось – все осталось прежним! Иным стал  его взгляд, который заглянул в глубину и обнаружил там чистый по происхождению холод!

       Этот мир не был простым – он имел глубину во всех направлениях. Глубину, которую обычное пространство прятало под собой подобно морской пучине, сокрытой под безмятежной гладью. Только невнятная рябь волн на поверхности выдает укрощенную мощь океана, плененную границами, но не может рассказать о его глубинах.

       – Ух ты!– произнес впечатленный проповедник, и ожившие слова, воплотившись в вязких существ, едва не разорвали горло, вырываясь из груди в отступивший назад чудесный мир.

       Он был опять погружен в буйный танец звуков, вновь веселых и радужных. Они двигались все быстрее, разгоняясь до неуловимых вспышек цвета. И Павел догадался, что скорость так же подчиняется его желанию, как и размеры, и направления, и свет, и само время: вся вселенная, многогранная и бесконечная, была подвластна ему, внимательно прислушиваясь, старательно угадывая и точно адресуя свою созидательную мощь в полном соответствии с мыслями человека.

       От восприятия приобретенного могущества перехватило дыхание, сотрясая тело возбужденной дрожью. Подобная власть не была доступна еще никому! Она опьяняла, переворачивала душу!

       Проповедник легко остановил движение звуков, смяв их в маленькую точку, и ясно ощутил парадокс относительности: любой объект был одновременно ничтожно мал и необозримо огромен. Эта двоякость болезненно проникала в разум, мешая воспринимать окружающее, раздражая неопределенностью и вседозволенностью. Можно было бесконечно долго заглядывать вглубь предметов, разворачивая их затаенную суть вновь и вновь, расширяя до бесконтрольных величин или сжимая в Ничто, пока размеры, недоступные осмыслению, не материализовывались зудом бессмысленности.

       Ни с чем не сравнимое прикосновение полета, настолько свободного, что терялась связность частей тела, обожгло напуганное человеческое нутро. Это выбивало почву из под ног, ввергало в пучину наслаждения, которое становилось инструментом, позволяющим оперировать сущую плоть пространства, пренебрегая привычными свойствами материи.

       Павел поморщился, заставив неистово дрожать податливый мир, и уверенно заглянул в тесное теперь для него пространство, которое лопнуло, как натянутая пленка, и разверзло перед владыкой огонь таинств. Зрелище было настолько великолепным, что проповедник слегка испугался открытия, лишившись на мгновение душевного равновесия, чего допускать было нельзя. Исполнительное мироздание ответило на перемену в настроении, настежь раскрыв сокровищницу сомнений и неуверенности, спровоцировав новый поток чувств человека, который летел в пропасть, приветливо раззявившую пасть по его же желанию.