Deus ex machina. Бог из машины

       – Что же ты делаешь?– хрипела женщина, наводя ствол пистолета в лицо парня.– Что же ты, гадина, делаешь?

       – Отвали, сука,– испуганно закричал тот.– А то и тебя!

       Так не должно было случиться.

       Она не верила, что необратимое уже произошло, причем в ее присутствии, когда она была рядом, была способна все предотвратить. Взглянув на лицо, лежавшей на земле, Ольга вздрогнула, похолодев кончиками пальцев: расколовшаяся голова обезобразила лицо, сместив две половины таким образом, что открытые в ужасе глаза оказались на разном уровне, превратив посмертную гримасу в кошмарную маску.

       – Ты такой сильный, падаль?– сорвавшимся голосом закричала женщина.– Ты такой крутой? Убивать научился? Хочешь жить лучше других? Тебе люди – ничто?!

       Она выстрелила ему в лицо. Пуля не попала в подростка, но заставила того бежать. А Ольга, едва различая его фигуру сквозь застилавшие глаза слезы, стреляла вслед, пока толчки производимого ей грохота не слились в монотонный звон, резавший уши. Парень лежал в десяти шагах, высоко подняв одну руку, и кричал.

       Женщина вытерла рукавом лицо и подошла к нему вплотную:

       – Любишь убивать?– процедила она сквозь зубы.– Значит и жизнь для тебя ничего не стоит, значит и смерти бояться не должен. Будь здоров, подонок, тебе тоже придется умереть.

       Она снова подняла пистолет и зажмурилась. Подросток выставил перед собой раскрытую ладонь и отвернул сморщенное в страхе лицо в сторону. Другой рукой он придерживал дрожащий бок, из которого сочилась кровь, незаметно расползавшаяся по красной куртке, и тихо скулил.

       Пауза стала затягиваться, и Ольга дважды спустила неподатливый курок.

       Послышался шумный вздох, и плачь стал громче.

       Женщина открыла глаза, почувствовав, как земля уходит из под ног.

       Пули разорвали ладонь подростка, лишив ее пальцев, и сделали две черные дыры в куртке в правой верхней части груди. Он кричал и размахивал покалеченной рукой, а женщина опустилась на землю рядом и словила себя на мысли, что не может закрыть глаза.

       Они стыли, пересохшие на ветру, и болели, но окаменевшие веки не смыкались, заставляя смотреть на раскачивающуюся поверхность асфальта. Надо было отбросить теплый, липнущий к пальцам пистолет, а паралич надежно держал в объятьях. Подросток ныл и стенал, и только когда горячая капля крови с его раненой руки попала на лицо Ольги, она встрепенулась и, овладев собой, поднялась.

       – Не махай ей,– тихо прошептала она, расстегивая пакет с медикаментами на поясе.

       – Тетенька,– плакал парень.– Что же Вы сделали? Болит то как! Мне же теперь помирать... Что же Вы так?

       – Заткнись.

       – Как же я теперь? Вы ж меня убили…

       – А старуху помнишь?– слабым голосом выдавила из себя женщина, неуверенными движениями останавливая ему кровотечение. Все казалось бессмысленным и бесцветным.

       – Ой болит... Ой больно... Что ж Вы, сука, меня так подстрелили?– жалобно ныл подросток без остановки.– А потом еще ж и добивали меня... В раненого еще стреляли – убить хотели... За что, тетенька? У меня мамка инвалид... Помираем с голодухи, а эта спекулянтка... А Вы меня подстрелили... И я теперь помру... И мамка моя помрет... Лежит там, не шелохнется... А болит то как! Что ж Вы меня убили?.. Что я Вам?..

       Ощущения были невыносимыми.

       Ольга уже израсходовала последнюю липучку, и обработать рану в ноге было нечем. Она пережала голень жгутом и, протянув раненому несколько капсул с обезболивающим, выпрямилась. От резкого движения голова закружилась, и женщина пошатнулась.

       – Из-за этой старой жабы меня порешили... Я тут сдохну, а что с мамкой станет?.. Что же ты, гадина, в меня стреляла? За что же Вы меня поранили… Болит ведь...

       Ольга развернулась и на дрожащих ногах устремилась прочь, сжимая до боли кулаки. Стоны и вздохи за ее спиной усилились:

       – Что же ты меня бросаешь, падлюка?... Убила, да? Расправилась?... Сука... Поди, еще и мамку мою застрели... Поди! Она, небось, у окна ща плачет... Кидай меня тут подыхать, тетенька, кидай... Что вам всем за дело до нас, козлы вонючие... Что б вы передохли все... Что б вы все...

       Его голос долго преследовал испуганную женщину, разносимый эхом безлюдных дворов, пока не сошел на протяжный вой, который так и остался у нее на слуху.

       Все перепуталось и стало очень хрупким и блеклым. Было боязно вглядываться в предметы, потому как этот взгляд мог разбить, разрушить под собой все что угодно. Земля под ногами ощущалась тонкой, как корка весеннего льда, сквозь которую можно было провалиться куда-то вниз, в непоправимое Ничто. Воздух больше не касался кожи, ветер еле слышно гудел в кронах деревьев, но не обдувал горящего лица, не нес прохлады. Мир быстро съеживался, тускнел, сворачивался куда-то, как старая декорация, и Ольга старалась не замечать этого, не сосредотачиваться, чтобы не натягивать сверх необходимого и без того тонкую, звенящую от напряжения нить, которая еще связывала ее с реальностью. Было очень страшно на пороге безумия, стучавшегося в голову, а это было именно оно, его хваткие лапы.

       Женщина не могла сдержать рыданий, тихо всхлипывая на ходу: