Детский бог

Проснувшись однажды утром, она почувствовала, что почти здорова. И даже не оттого, что тело чувствовало себя лучше: кожа по-прежнему была ей как будто мала, вся стянулась от множества отеков и швов и походила на плохо сидящее платье. Дело было в том, что впервые за много лет Полина проснулась без страха. И какая-то смутная, но железная уверенность, что отныне все будет хорошо, расцветала в ней день ото дня, потому что она знала: скоро откроется дверь, и войдет человек, который спасает ей жизнь.

Он приходил, садился рядом, и на нее снисходил сладкий покой. Он снимал повязки, оплетающие ее руки, ноги, грудь и живот. Осторожно, будто распаковывая сверток с подарком. Он обрабатывал швы, нежно оголяя новорожденную кожу, затем брал в руки маслянистую желтоватую мазь, и этот камфорный запах стал едва ли не самым желанным воспоминанием дня. Его пальцы уверенно скользили по контурам зарастающих ран, втирали лекарство в гематомы, многоцветные, переливающиеся, как бензин в весенней луже.

Она не сразу задала себе вопрос: почему он сам занимается перевязкой, да еще дважды в день? И естественно, приходящий ответ дарил ей такую безумную надежду, что она одергивала себя и говорила: «Нет, этого не может быть».

Он был деликатный, немного строгий, особенно когда не разрешал ей резких движений. В его глазах, сливовых, выпуклых, очень серьезных, светилось участие, понимание. Но самое главное в нем (и она знала это сразу) было то, что рядом с ним отступала любая болезнь. Страх, боль – все притуплялось. Он успокаивал одним своим присутствием, больные расслаблялись и воодушевлялись. Он с почтением относился к недугу, но не боялся его. Он словно разрушал болезнь, глядя прямо в ее суть, обнаруживая законы, по которым болезнь рождалась, развивалась и умирала.

Гораздо позже, уже в Москве, он объяснял ей, что болезни не объявляются сами по себе, как незваные гости. Для появления недуга всегда подготовлена почва. Чаще всего самим пациентом.

«Ничто не берется из ниоткуда. Тело – не только наша оболочка, но и лучший друг. Оно многие годы обслуживает наши печали, наши стрессы и неправильный образ жизни. Абсорбирует горечь, растворяет обиды, и все это очень сильно влияет на химию организма», – говорил он.

«Сердце… его ритм дает нам возможность жить, и вспомни, как сильно он меняется иногда даже просто от того, что видят твои глаза, от того, что обоняет твой нос». – он улыбался и целовал ее в нос.

Когда Полина более или менее оправилась и настало время выписываться, он вошел в палату и прикрыл за собой дверь.

– Нам нужно поговорить, ведь правда? – сказал он, положив тяжелые влажные ладони на ее руки. И по телу сразу разлилось знакомое блаженное спокойствие.

– Правда, – тихо ответила она, стыдясь смотреть ему в лицо и не в силах оторвать от него взгляд.

– Ты не можешь вернуться туда. К человеку, который так обращается с тобой.

– Я…

– Подожди, пожалуйста, дай мне договорить. – он ласково прервал ее. – Я просто не пущу тебя туда. Я тебя забираю.

Рот Полины высох, пропала слюна, горло сжалось. Она силилась понять, правильно ли она расценила услышанное. Но разум отказывался.

«Этого не может быть».

Ее замутило, и, пытаясь сглотнуть набегающую дурноту, она закрыла глаза. Ей хотелось взять стакан с водой, но руки были крепко сжаты пальцами Гирса, и она не осмелилась пошевелиться.

– Тебе плохо? – С закрытыми глазами его голос показался еще ниже, еще объемнее, он словно заполнил все пространство в ее голове.

– Нет, мне хорошо.

Он сказал:

– Я хочу защитить тебя. Я хочу сделать тебя счастливой.

Означали ли эти слова слова любви, она не могла понять. Но они означали конец ее прежней жизни.

* * *

Солнце перешло на западную сторону дома, а мы все еще сидели, и я старался как можно ровнее приладить стекло к рамке.

– А что случилось с вашими родителями?

– Отец подался в монастырь. Слава Богу, оставил мать в покое. Она теперь с бабушкой. Галя говорит, помогают друг другу.

– В монастырь?!

– Да. Недалеко от города. Я же говорила, он сильно верующий был. Не знаю, может, схорониться хотел от интересантов каких-то. А может, и просто от греха подальше. Как ослабел здоровьем, так туда отправился. Служит вроде в типографии.

Полина подвинула фотографию. На ней крупная красивая женщина и невысокий, очень худой мужчина с тонкими, почти совсем белыми волосами.

– Я помню, он давно хотел. Мне нравилось в детстве ходить с ним в храм. Он тогда уже брал послушание, ему поручали набирать тексты для церковных книг. Он раскладывал такие трафареты, – она очертила пальцами в воздухе прямоугольник, – и заливал их чернилами. Потом он их переворачивал, и получались буковки…

Я помолчал, представляя себе пухлые жидкие слова: «Христос Воскресе». Или что там еще пишут в церквях.

– А мама… мама вроде как тронулась. – Полина опустила глаза, уставилась на свои руки, терпеливо проталкивающие фотографию под лепестки креплений.

– Ой, простите!