Дети в гараже моего папы

Бр-ред. В его голове все так и звучало – с долгим раскатистым «р», как будто он рычал на дебильную статью. Ну бр-ред же. Реально бр-ред. Эля молчала, и это молчание выбешивало. Егор рассматривал геометрическую фотографию подъезда, их дверь, выкрашенную в уродливую серую краску со сколами, под которыми пряталась ржавчина. Сотрудники Следственного комитета установили, что у них ржавая дверь подъезда? Хотя мало ли таких дверей в районе.

Может, это не о нем? Дебильная мысль, что папу перепутали с кем-то из соседей, засела в голове. Да вот хотя бы с сумасшедшим с четвертого этажа – который год уже обещает всех подорвать, сколько раз его забирали, но он все равно возвращался. А куда его? У него справка. Михаил К. Один, что ли, Михаил К. в подъезде?

Но вряд ли в наручниках увели еще кого-то.

Твоему папе нужен хороший адвокат, сказала Эля. Самый лучший. Если менты решили на него повесить это дело, они своего добьются.

Егору стало тесно. Комната и Эля сделались двухмерными, ненастоящими. Он встал, походил из угла в угол, дергая себя за волосы. Надо успокоиться, сказала Эля, и голос ее тоже прозвучал искусственно, механически. Все вокруг было как будто нарисованным.

– Мне надо домой.

– Куда ты в таком состоянии собрался?

Егор знал, что на самом деле Эля хочет, чтобы он ушел, потому что, конечно, она не верила, что его папа мог оказаться серийным маньяком-педофилом, но чуть-чуть – все равно верила. Она допускала такую возможность. Она ведь папу Егора почти не знала: здрасте-до-свидания, когда приходила к ним домой. Он мог ее о чем-то спросить, она – что-то ответить, но ничего такого, что запомнилось бы.

Папа еще иногда в боксерах мог сидеть в зале, когда жарко. Егору было в такие моменты за него очень стыдно, но как поговорить об этом, он не знал. «Пап, ты хоть штаны надень». Они с Элей никогда это не обсуждали, но у нее дома никто в трусах не расхаживал. А теперь невинная привычка папы разгуливать по дому в трусах, потому что жарко и потому что, с его точки зрения, тут нечего было стесняться – ну что такого, он же не голышом! – обретала монструозные черты.

Егор чувствовал, как в голове у Эли складываются пугающие пазлы, как намеки, вырванные из контекста фразы, воспоминания, правдивые и ложные, подталкивают ее все дальше и дальше от Егора и от его безапелляционной веры в папину непогрешимость.

– Мне надо пройтись.

– Мне пойти с тобой?

Она хотела, чтобы он сказал «нет», и Егор сказал «нет».

Самая длинная ночь

Егор застелил кровать свежим постельным бельем и половину одежды бросил в стирку, но это не помогло. Под его дверью лежал шмат желтого света из кухни. Сна не было ни в одном глазу. Он встал и побрел на кухню – чаю, что ли, выпить.

Мам, сколько можно курить, ты уже пачку сцедила. Ты так сердце посадишь.

Махнула рукой, но сигарету затушила. Ну и кумар – как будто в камере. У них на кухне никогда не курили, мама даже папе запрещала. Еще чего не хватало, чтобы вся мебель и стены провоняли. Теперь точно провоняют.

Мам, надо поспать, нельзя себя так изводить.

Молчит. Глаза красные – наверное, от дыма.

– Мам, почему ты мне не сказала?

– Нечего тут говорить. Господи, кошмар какой, надо же было на порядочного человека повесить такую дичь.

Если бы они его знали, размышлял Егор, хоть чуть-чуть, они никогда бы его не задержали. Папа очень любил детей – господи, ну не в том смысле «любил»! Почему теперь каждая мысль о нем обрастает какой-то мерзостью, как птица, которая провалилась в нефть и, вся черная, ползет по берегу?

Но папа правда очень любил детей: возился с племянниками, а когда Егор ходил в бассейн в детстве, всегда присматривал за другими пацанами. Просто присматривал, без всякой грязи. Папа был нормальным! Не без закидонов, но нормальным: мог вспылить, мог наорать, каждый день смотрел новости и верил каждому слову, но глобально – он был хорошим мужиком. Пару лет назад упал в православие, стал ездить свечки ставить и иконки по углам разместил, но это Егору не мешало. Бывает, возраст такой.

Воспоминания о папе крутились в голове, и Егор поймал себя на том, что думает о нем так, будто он уже умер.

– Вы с Ленкой нашли адвоката?

Мама вздохнула. Она не хотела об этом говорить.

– Нашли. Какой-то дружок Ленкиного мальчика, но вроде хороший. Мы с ним поговорили. Он говорит, что будет суд через три дня максимум.

– Погоди, уже? Я думал, суд бывает нескоро: через полгода там или через год даже.

– Это не такой суд. Они сначала должны решить, держать его дальше в СИЗО или нет. До основного суда в смысле.

– То есть могут и домой отпустить?

Мама покачала головой и посмотрела на Егора.

– С таким обвинением – вряд ли. Егор, иди спать, завтра в школу.

– Мам, в какую, на фиг, школу?

– В такую. У тебя экзамены скоро.