Дети в гараже моего папы

Таксист жаловался на дорогу и на сугробы выше человеческого роста, которые никто не убирал, типа, само растает. Расспрашивал, как в Москве, пробки, небось. Да я без машины, сказал Егор, там машина-то особенно не нужна, все на метро. Помолчали. В такси говорят обо всем, кроме. Слушай, осторожно подступился водитель, а ты как, что, думаешь доллары покупать? Не знаю, ответил Егор, я улетаю скоро, в Армении, говорят, российские карты еще работают. Таксист на это ничего не ответил и дальше ехал молча.

Город нависал и стискивал, смутно советский, квадратный. Проехали вздувшийся оперный театр. Егор давно не видел столько снега, окрашенного в цвета вывесок. Он никак не мог выразить то, что чувствовал, находясь тут. Как будто сделался меньше, чтобы стать городу по размеру. Ностальгия – это ведь не всегда приятное чувство, оно сложное, многокомпонентное. Мама звонила уже второй раз. Таксист спросил, где лучше поворачивать. Не помню, ответил Егор, я тут давно не был.

Возвращаться всегда страшно. Страшнее всего думать, что прошлое снова тебя засосет, затянет в черный оконный провал и не отпустит.

Когда они с Ленкой переехали в Москву – он почти сразу после колледжа, Ленка еще раньше, – мама как-то позвонила ему и сказала, что едет обратно. Куда «обратно»? Никакого «обратно» ведь не существовало. В квартиру нашу, ответила мама, надоело мыкаться по чужим домам. Зачем, если свой есть? На даче можно рассаду высадить, овощи сейчас дорогие, а так свое будет. Егор тогда поверить не мог в то, что слышит: какие овощи, какой дом. Мы уехали, потому что там было опасно: любой психопат мог узнать, где находится наша квартира, вломиться, избить, поджечь.

Ой, хватит, перебила мать. Я так решила, ясно вам? Егор никогда от нее не слышал таких слов. Может, потому, что, когда с ними жил отец, она ничего никогда не решала.

Когда мать переехала, первое время он боялся, что начнутся угрозы, преследования. Но мама радовалась. Я ремонт сделаю, говорила она, обои поклею, окна хорошие, пластиковые поставлю. Егор представлял себе, как заходит в их старую квартиру, переступает порог, смотрит на коридор, через который выводили отца в наручниках. Шкафы все еще хранили вещи. На холодильнике осталась стеклянная пепельница, куда они складывали ключи. Потом она нашла работу в универсаме недалеко от дома и говорила, что зарплата там почти в два раза больше, чем в том захолустье, где они провели несколько лет после ареста отца.

Но что Егора по-настоящему добило, так это дача. Мама вернулась туда, будто ничего не произошло, будто она не видела, как следователи достают из подпола в гараже детские скелеты и упаковывают их в черные мешки. Как будто это не там годами на полке стояла синяя гоночная машинка, принадлежавшая ребенку, которого Каргаев изнасиловал, а потом убил. Это дурдом какой-то, жаловался он Ленке, я не понимаю, это же на ее глазах все было, она же видела, что эта дача на костях. Как можно туда вернуться и помидоры выращивать?

Но мама ни во что не верила: ни в мертвых детей, ни в то, что ее муж – педофил и убийца. Миша Каргаев из ее воспоминаний был даже лучше, чем реальный: благороднее, честнее, трудолюбивее. Она не видела костей, объясняла Ленка, ее увели. Можешь у нее спросить, она тебе ответит, что никаких трупов не было, все подделка, манекены или что там еще подбросили и закопали, чтобы честного человека под монастырь подвести. А тебе не все равно, что у нее в голове, Гош? Ну, хочет она там помидоры сажать, пусть сажает, не на пепле Освенцима же.

Он и правда спросил, и мама ответила: а ты мне что, новую дачу купишь? А с этой что предлагаешь сделать? Сжечь?

Временами мама слала фотографии. Она утеплила на даче крышу, провела воду (Ленка с Лешей помогли немного деньгами), купила новую плиту, покрасила стены, починила проводку, сделала отопление, высадила цветы и помидоры. Часть из этого – сама, своими руками. Я хочу альпийскую горку и прудик, писала она Егору, вот смотрю в ютьюбе, вроде не так сложно. Фотографировала огромные мясистые томаты «бычье сердце» и жаловалась, что все теперь очень дорого и она хочет новую профессию.

Когда Егор улетал, он оставлял растерянную старую женщину, которая понятия не имела, что делать дальше. Но, оставшись без детей, Светлана Анатольевна вспомнила, чем когда-то интересовалась. Егор и радовался, что маме удалось построить новую жизнь, и немного боялся этих перемен. Его пугало то, как легко она превратилась в совсем другого человека. Еще неприятнее было думать, что она просто прятала этого человека внутри все эти годы. От этого мурашки пробегали по спине.