Десант в настоящее

— Так ты из-за этого меня из свалки вытащил? Маша не могла тебе помочь открыть эту проклятую дверь, а я мог. Поэтому ты её оставил, а меня вытащил. Правильно?

— Не совсем так, Отто, — медленно, будто колеблясь, говорит он. — Но, в целом, верно.

— А я-то к твоей человечности взываю… — мой голос дрожит от ненависти. — Я тебе нужен просто как инструмент… ветошь, которой после работы вытирают руки и отбрасывают прочь. Чтоб не лезла на глаза, не отравляла воздух…

— Ты очень впечатлителен…

— Зато тебе на всё наплевать!

— Верно, — соглашается Василий. — Здесь ты прав на все сто! Как эта штука работает? Что тут крутить?

— Оставь меня, ничего тебе не скажу.

— Не дури, Отто. У нас сделка. Ты помогаешь мне, а я даю ещё один шанс твоей никчемной цивилизации.

— Никаких сделок! Пусть всё будет так, как есть. Ничего мне не надо.

— И тем пяти миллиардам покойников тоже ничего не надо? — его голос тих и спокоен. Будто читает прошлогоднюю газету с давно забытыми, никому ненужными новостями. — Давай, Отто, скажи, что твои амбиции и переживания для тебя значат больше, чем жизнь и смерть твоей расы.

Я молчу.

— Я тебе не нравлюсь? Что ж, я от вас тоже не в восторге…

Слышу, как он поднимается, ходит между распорками буровой установки, что-то бормочет себе под нос. Только сейчас обращаю внимание, что размеренный грохот в дверь стих. Правильно, её не выломать.

Сейф!

А самый главный в этом мире специалист по сейфам как раз внутри оказался. Так что открывать некому.

По-моему, неплохой анекдот.

— Чем же мы тебе так не понравились, Василий?

— Ленью. От колеса до фабрики все изобретения посвящены одной проблеме: меньше усилий — больше еды. Будто в ней одной всё дело.

— Так ведь приказано "хлеб трудом добывать"!

— Ещё было условие: "в поте лица своего". А вы? Чем бы ни заниматься, лишь бы ничего не делать. Выдумали цивилизацию, в которой каждый может спрятаться за спиной соседа, и крайних нет. Стандартные вещи, одежда, пища. Стандартная мораль, нравственность, законы. Наконец, стандартные судьбы и души. Унифицированная совесть. Приведенная к общему знаменателю Истина. Вы сыты, но лишили смысла свою жизнь.

— А ты бы хотел, чтобы мы умирали от голода?

— Я бы хотел, чтобы вы больше думали, чем ели!

Странный оборот. В русском языке я такого ещё не слышал. "Mehrdenken, wenigersichemahren", так что ли?

— Давай, решай, — неожиданно говорит Василий. — Ты прав, мне плевать. Ты говоришь "нет", и я ухожу. Один раз я уже так сделал. Мне спешить некуда. Подожду ещё сотню-другую тысяч лет. Может, ваши преемники будут поумнее вас. Выдумают что-нибудь более эффективное, чем сопливый супермен Отто Пельтц, которого хлебом не корми, дай погрустить над утраченными возможностями…

— Ящик с дорнами на втором этаже, — говорю я. — Справа от левой двери.

— Так-то лучше…

Слышу, как он поднимается наверх.

— Только не спеши, перед тем, как вставить жало в патрон, нужно снять противовес. Я объясню…

Я чувствую запах дыма. Молодцы, быстро сообразили.

Я бы и сам так поступил. Горит дверь…

Y (Кто там, в глубине нас?)

— А как по мне, то аналогия полная, — возражает Василий. — Близость копии к оригиналу определялась памятью. Если пакет воспоминаний копии совершенен, то копия отождествляет себя с оригиналом. Как ты.

— Ну и что?

Отто давно уже заблудился в лабиринтах его рассуждений. Настойчивость Василия в попытках что-то объяснить, растолковать, была непонятна: дверь они открыли. Куда-то там прошли. Теперь, вот, на чём-то сидят. И разговаривают.

Отто хотелось говорить совсем о другом. Как Василий собирается выполнить свои обязательства, например.

— А то, что общение с мортанами восстановило мне память настолько, что я отождествляю себя с оригиналом, одним из строителей этого мира.

— Очень интересно.

— Опять ехидничаешь? — осуждающе заметил Василий. — А ведь к тебе это имеет самое прямое отношение.

— Вот как?

— Представь себе! Ты ведь тоже с ними общался.

— Ничего у меня не восстановилось. Ничего не помню, кроме того, что я Отто Пельтц, и ты мне обещал…

— У тебя ещё всё впереди. Я-то уже сто лет вспоминаю, и до полной картины ещё очень далеко. Особенно тяжко было вначале…

Василий замолкает. Он думает. Он смотрит на обезображенное лицо Отто и чему-то улыбается.

— Пойдём, я тебе что-то покажу.

— Покажешь? — усмехнулся Отто. На трещинах разбитых губ заблестели капельки сукровицы. — В каком это смысле "покажешь"?

— В прямом, — твёрдо отвечает Василий.

Через мгновение они оба оказываются в тесном жерле глубокого колодца. Отто разглядывает свои руки, на его лице заметно облегчение: он снова видит.

— Знакомое местечко, — говорит он, задирая голову кверху.

— Ещё бы, — соглашается Василий. — Один из сотен приёмных каналов Лунного города. Этой дорогой души возвращаются в информационный банк, а там уже решается: запускать их по новому кругу или отправлять на следующий цикл обработки…

— Ты вернул мне зрение, — останавливает его Отто. — Спасибо. Только всё ещё не ответил на мой вопрос.

— Ничего я тебе не вернул, и ты по-прежнему сидишь в кресле. А что касается твоего вопроса, то ответ слишком сложен, он не может быть однозначным.