Держи марку! Делай деньги!

– О, мне так жаль, надеюсь, ничего не пролилось…

Криббинс прикрыл чашку ладонью.

– Я имел в виду, что я вшем совершенно доволен, – пояснил он честно. Это было настоящее чудо, вот что это было. Если Ом продолжит и дальше их так раздавать, Криббинс даже может поверить в него.

Женщина поспешно удалилась.

Чем больше Криббинс об этом думал, тем больше вырисовывалось интересного. Как парень провернул такое? Тут явно не обошлось без подельников. Во-первых, палач, во‐вторых, тюремщики…

В задумчивости он со звоном вынул изо рта вставную челюсть, тихонько поболтал ею в чае, вытер насухо платочком и с натугой впихнул обратно в рот за несколько секунд до того, как послышались шаги возвращавшейся женщины. От нее так и веяло благовоспитанной отвагой.

– Прошу прощения, преподобный, но могу ли я попросить об одолжении? – спросила она и порозовела.

– Га… гаш… орд! Агын… огнт… – Криббинс повернулся к ней спиной и под аккомпанемент щелчков и звяканья вывернул проклятые зубы в нужную сторону. Бесовские отродья! Зачем он вообще выдрал их изо рта того старика – ему никогда не понять.

– Прошу меня извинить, шештра, небольшие штоматологические неполадки… – пробормотал он, поворачиваясь к ней, и вытер рот. – Ради всего святого, продолжай.

– Как интересно, что ты это сказал, преподобный, – сказала она, взбудораженно сверкая глазами. – Дело в том, что я состою в небольшом женском кружке, и мы организовали клуб «Божество месяца». Э… иными словами, мы выбираем бога и верим в него… или в нее, разумеется, или в них, хотя мы исключаем тех, у кого слишком много зубов и лап… э… и мы молимся им весь месяц, после чего садимся и устраиваем дискуссию. Богов ведь так много, согласись? Тысячи! Мы пока не задумывались об Оме, но если тебе будет интересно прочитать нам небольшую лекцию в следующий вторник, я уверена, мы с превеликим удовольствием дадим ему шанс!

Криббинс улыбнулся ей во весь рот, и пружины дзынькнули.

– Как тебя зовут, шештра?

– Береника, – ответила она. – Береника, э, Хаузер.

«А, уже не называешься именем бывшего муженька, очень мудро», – отметил Криббинс.

– Восхитительная идея, Береника, – ответил он. – Шочту за удовольствие!

Она просияла.

– У тебя, случаем, не найдется печенья, Береника? – продолжил Криббинс.

Госпожа Хаузер покраснела.

– Кажется, где-то было шоколадное, – сообщила она, словно поведала ему страшную тайну.

– Пусть Анойя потрясет твои ящики, шештра, – сказал Криббинс ей вслед.

«Чудесно», – подумал он, когда она убежала, краснея от счастья. Он сунул блокнот себе в пиджак, откинулся на спинку стула и прислушался к бою часов на стене и к храпу бродяг, которые всегда набивались сюда в жаркие дни. Все было тихо, мирно, с расстановкой, как и должно быть в жизни.

И отныне он будет в этой жизни как сыр в масле кататься.

Если будет очень и очень осторожен.

Мокриц бежал под сводами подвала на ослепительный свет в дальнем конце подземелья. Там его встретила мирная сцена. Хьюберт стоял перед Хлюпером, время от времени постукивая по трубкам. Игорь над горном выдувал из стекла что-то затейливое. А господин Клямс, ранее известный как Сычик Дженкинс, сидел за столом с отсутствующим выражением лица.

Мокриц почувствовал надвигающуюся катастрофу. Что-то было не так. Возможно, даже не что-то конкретное, но что-то принципиально неправильное витало в воздухе. И ему определенно не нравились глаза господина Клямса.

Впрочем, человеческий мозг, который живет надеждой от одной секунды до другой, всегда сумеет оттянуть момент неизбежной истины. Потирая руки, Мокриц подошел к нему.

– Ну, как наши дела, Сы… то есть господин Клямс? – спросил он. – Уже закончил?

– О да, – ответил Клямс со странной невеселой улыбкой. – Вот оно.

Перед ним на столе лежала оборотная сторона первой настоящей официальной долларовой банкноты. Мокрицу доводилось видеть подобные рисунки, но тогда ему было четыре года, и он ходил в детский сад. На лице, которое по идее должно было быть лордом Витинари, было две точки вместо глаз и широкая улыбка. Панорама живописного Анк-Морпорка состояла из квадратных домиков с квадратными окошками в каждом углу и дверью посередине.

– Мне кажется, это мое лучшее произведение, – сказал Клямс.

Мокриц дружески похлопал его по плечу и направился к Игорю, который уже готовился защищаться.

– Что ты сделал с человеком? – спросил Мокриц.

– Я фделайт ему гармонично фбаланфированный индивидуальнофть, более не нагруженную треволнениями, фтрахами и бефами паранойи, – ответил Игорь.

Мокриц взглянул на рабочую скамью Игоря – это был храбрый поступок по любым меркам. На скамье стояла банка с колыхающимся в ней чем-то неопределенным. Мокриц пригляделся – еще одно небольшое проявление героизма для человека, который находится в Игоревой среде.

Это была невеселая репка. Репка пошла пятнами. Она мягко отскакивала от одной стенки банки к другой и периодически опрокидывалась.