Державин

В самую середину зимы 1786/87-го года в Тамбов для ревизии приехали по высочайшему повелению сенаторы Воронцов и Нарышкин. Результатами обследования они остались вполне довольны, и впоследствии Тамбовское наместничество получило высочайшую благодарность. Однако именно с этой поры, по словам Державина, Гудович стал к нему заметно холоднее. Впрочем, Гудович всё-таки представил Державина к ордену и заявил, что тот, найдя губернию в полном беспорядке, всё устроил к лучшему и быстро и успешно. По этому представлению в сентябре 1787-го года Державин получил орден святого Владимира 3-й степени при письме Воронцова, который объяснял награждение не крестом 2-й степени только тем, что значение ордена хотят поднять.

6

Однажды, выходя из наместнического правления, Державин увидел на крыльце мальчика лет семи или восьми, с цепью на шее. Он вернулся с ребёнком в присутствие и расспросил его.

Мальчик рассказал, что он сын крепостного человека из села Борщёвки, принадлежащего помещику Дулову, что он был приставлен барином пасти свиней и однажды одну из них нечаянно упустил из поля в село. Помещик наказал его «езжалами, кнутьями и палками», надел на него цепь и приковал к стулу, с тем чтобы на другой день повторить наказание. Цепь оказалась надломленной, и мальчик бежал в город.

Державин вызвал Кондратия и поручил ему отвести мальчика в приказ общественного призрения.

– Ишь, как его припрыснули! – ахнул Кондратий. – Вся спина в рубцах!..

– Вели моим именем штаб-лекарю описать имеющиеся на нём боевые знаки, – приказал губернатор.

Для того времени явление это было вполне обыкновенное, но, к чести Державина, все доходившие до него жалобы подобного рода не оставались без последствий. Он обратился к предводителю дворянства, предложив ему собрать сведения о состоянии и поведении Дулова. Соседи помещика, не желая выносить сор из избы, отнеслись неведением, уездный же суд донёс о двух жалобах на него за побои. В конце концов мальчика пришлось вернуть Дулову, однако Державин строго предписал ему обращаться со своими рабами снисходительно, угрожая в противном случае отдачей под суд.

На том история с пастушонком кончилась. Надо думать, что Дулов был барином мелким, который не мог и не посмел войти в открытую борьбу с губернатором.

Но случай этот послужил началом широкой неприязни провинциальных помещиков к Державину, посмевшему остановить их произвол. Упрямо воюя с жестокостью крепостников, губернатор всё более убеждался, что ему трудно рассчитывать на лёгкую победу. Свои огорчения Державин изливал в домашних разговорах с верной Катериной Яковлевной, в письмах к друзьям – Львову, Капнисту, Гасвицкому, который вышел уже в отставку и побывал оренбургским и бузулуцким предводителем дворянства.

Осенью 1787-го года Гасвицкий собрался к старому своему другу в гости. Жил он теперь не так далеко от тамбовских земель, в своём курском имении Сорокине Старооскольского уезда. Добирался долго. Всю осень было погодливо, дороги раскисли, и даже на буграх блестела водой потная земля. Средь пожолклой листвы сиротливо выглядывали красные ягоды волчьего лыка, не надобного ни человеку, ни птице.

Низкий губернаторский дом походил на осаждённую крепость. Гасвицкий стретил у дверей камердинера Кондратия, дежурившего со сломанной фузеей; в людской, обнявши орясины, вповалку спала челядь. Сам Державин в халате наопашку расхаживал по комнатам, проверяя готовность фортификаций.

– Да ты никак турка в Танбове ожидаешь? – удивился Гасвицкий, немного робея перед высоким положением своего друга.

– Куда там! – махнул рукою губернатор. – Если бы турка! Вишь, объявил мне войну по всем правилам сего искусства некий грозный генерал…

– Так принимай испытанного воина в свою дружи ну! – ни о чём более не спрашивая, воскликнул Гасвицкий. – А где же драгоценная Катерина Яковлевна?

– Готовится отъехать в недоступные противнику земли – к тамбовским нашим знакомым Ниловым или к другу моему Степану Данилычу Жихареву.

За скромным по случаю поста столом друзья выпили по рюмице, спомянув пережитое.

– Расскажи, Гаврила Романович, что за генерал на тебя войной идёт? – полюбопытствовал Гасвицкий. – Да и кто может поднять руку на первого в губернии человека?

– Ах, Петруха! – понурно отвечал Державин. – Глушь и дикость тамбовцев мне надоедать стали. Местное дворянство так грубо и необходительно, что воистину ни одеться, ни войти, ни обращения, как должно благородному человеку, не имеют. А осеневать тут и вовсе тошно. Веришь, не успеваю одно неприятное дело кончить, как другое наваливается. Только-только помирил дикого старца, известного у нас буйною и нетрезвою жизнью – Михайлу Сатина и незаконных его детей с другими наследниками. И на тебе! Появился генерал-майор Загряжский. Он давно уже избрал для постоя своего полка собственное имение Куровщину и разорил незаконными поборами соседских государственных крестьян и однодворцев. Кормил полк на их счёт и насильно забирал провиант и фураж за три года вперёд, что не позволено войскам даже и в чужих землях…