Держава и топор

Палач был главной (разумеется, кроме самого казнимого) фигурой всего действа. В XVIII веке ни одно центральное или местное учреждение не обходилось без штатного «заплечного мастера». С древних времен палачами могли быть только свободные люди. В армии обязанности палача выполнял профос – служащий военно-судебного ведомства. Всю же экзекуционную службу в полках возглавлял генерал-экзекутор. В обществе к палачам относились с презрением и опаской, хотя законы утверждали, что палачи – «суть слуги начальства». В России, как и в Западной Европе, общества кнутобойцев и палачей честные люди избегали, но работа эта была выгодной и денежной.

Палачами могли стать только люди физически сильные и неутомимые – заплечная работа была тяжелой. Палачу нужно было иметь и крепкие нервы – под взглядами тысяч людей, на глазах у начальства он должен был сделать свое дело профессионально, то есть быстро, сноровисто. Как вспоминает современник, во время чтения приговора о казни полковника Е. Грузинова, И. Апонасова и других их товарищей в Черкасске 27 октября 1800 года «сделалось так тихо, как будто никого не было. Определение прочитано, весь народ в ожидании чего-то ужасного замер… (добавим от себя, что в момент казни люди снимали шапки. – Е. А.). Вдруг палач со страшною силою схватывает Апонасова и в смертной сорочке повергает его на плаху, потом, увязавши его и трех товарищей-гвардейцев, стал, как изумленный, и несколько времени смотрит на жертвы… Ему напомнили о его обязанности, он поднял ужасный топор, лежавший у головы Апонасова. И вмиг, по знаку белого платка, топор блеснул и у несчастного не стало головы». Напряжение было так велико, что палачи и перед экзекуций, и по ходу ее (особенно если она затягивалась) пили водку, чем себя взбадривали.

Профессия палача требовала специфических навыков и приемов, которым обучали коллеги – старые заплечные мастера. Твердость руки, сила и точность ударов отрабатывались на муляжах и изображениях. А. Г. Тимофеев пишет, что палачи тренировались на берестяном макете человеческой спины. Как и ровно разглаженный холмик сырого песка, мягкая береста позволяла судить о точности удара. Во время фактической отмены смертной казни в 1741–1761 годах палачи двадцать лет никого не казнили и утратили квалификацию. Поэтому для казни В. Я. Мировича в 1764 году в полиции тщательно отбирали одного палача из нескольких кандидатов. Накануне он «должен был одним ударом отрубить голову барану с шерстью, после нескольких удачных опытов, допущен к делу и… не заставил страдать несчастного».

При экзекуции палачу требовались ассистенты, порой их нужно было немало. Кроме учеников, помощниками палача выступали гарнизонные солдаты, низшие чины полиции и… даже люди из публики. Так, с древних времен при казни кнутом существовал обычай выхватывать из любопытствующей толпы, теснившейся вокруг эшафота, парня поздоровее и использовать его в качестве живого «козла», чтобы сечь преступника на спине этого «ассистента». Лишь указом 20 апреля 1788 года этот обычай был отменен.

Приведенного или привезенного под усиленной охраной преступника пропускали внутрь цепи или каре стоявших на месте казни войск. В инструкции офицеру гвардии, командовавшему казнью Гурьевых и Хрущова, предписывалось расставить солдат в три шеренги «циркулем вокруг эшафота». Они стояли с заряженными ружьями. У солдат в оцеплении было две задачи. Во-первых, они сдерживали толпившийся народ. Во-вторых, охраняли преступника на случай попытки побега.

Преступник, доставленный к подножию эшафота, слушал последнюю молитву священника, прикладывался к кресту и в окружении конвойных с примкнутыми штыками поднимался на помост. На эшафоте преступника расковывали, но есть сведения о том, что некоторых преступников вешали в оковах. Звучала воинская команда «На караул!», раздавалась барабанная дробь (все это предусматривала инструкция 1762 года), чиновник (секретарь) громко, «во весь мир», зачитывал приговор. В XVIII веке приговор непременно объявляли публично.

«Рас[c]трига Алексей! В прошлых годех, в бытность свою в Москве, в Чудове монастыре, простым старцем у чудотворцова гроба в лампадчиках, имея ты у себя в кельи образ Иерусалимския Богородицы ханжил и прельщал простой народ, объявляя себя яко свята мужа…» и т. д. Это цитата из указа, прочитанного перед казнью в 1720 году бывшему архимандриту Александро-Свирского монастыря Александру. После перечня всех «вин» преступника следовало заключение: «И великий государь указал за те твои вышеписанныя зловымышленныя вины учинить тебе смертную казнь – колесовать».

Во времена Екатерины II прямого обращения к казнимому уже не было, но приговоры («сентенции») сохраняют повышенную эмоциональность публичного документа, позорящего человека: «Кречетов, как все его деяния обнаруживают его, что он самого злого нрава и гнусная душа его наполнена злом против государя и государства… яко совершенный бунтовщик и обличен в сем зле по законам государственным яко изверг рода человеческого…» и т. д.