Держатель знака

А встретится на твоем пути хороший человек — заиграет, засмеется, ярче разгорится рубин на кольце.

Встретится плохой — потускнеет рубин тревожно.

Смерть твоя придет — почернеет рубин как уголь.

А мужик этот и есть — Проклятый Брюсов Племянник».

— А ведь я вспомнил, Николай Владимирович! Кажется, я слышал что-то такое в детстве… Очень давно.

— Я так и думал, что Вам доводилось слышать эту легенду. Мне, признаться, непонятно одно: называемый в народе «чернокнижником» приближенный Петра Яков Вилимович Брюс был, даже для своего времени, фигурой колоритнейшей. А главным представителем этого семейства в московской демонологии стал-таки не Яков Вилимович, а его племянник — граф Александр Романович, кстати сказать, крестник Меншикова…

— Само по себе «нечисто»…

— Ох и не жалуете Вы Петербурга, Сережинька. Но от последнего неграмотного крепостного мужика в лаптях до французского секретаря посольства — все действительно сходились в одном: с молодым графом Александром Романовичем — «нечисто»… Говорили и писали о том, что граф избегает зеркал, так как в них отражаются его двойные зрачки, о ногтях, более напоминающих когти (сам граф объяснял это уродство неудачным химическим опытом…), чего только не говорили! Кстати, в подмосковном его имении Глинках по сию пору можно услышать прелестные истории о том, как гостям прислуживали розы, превращенные графом в девушек, или как, чтобы сделать друзьям приятное, граф в июле заморозил пруд для катания на коньках… Но, впрочем, я, кажется, несколько отдалился от темы.

— Николай Владимирович, а этот, с позволения сказать, гениальный поэт происходит не от них?

— О нет… — Даль тонко улыбнулся. — Ему бы очень этого хотелось, но он не имеет с Брюсами ничего общего. Род Брюсов к XIX веку вообще прекратился в прямой линии, и сейчас от Брюсов идут только Альбрехты. Итак, о Каирской пелене. В двенадцатом году я жил в Дегтярном переулке в Москве, и с Владимиром Семеновичем Голенищевым, жившим в Санкт-Петербурге, мы, при всегдашней нашей взаимной симпатии, встречались не часто — я был занят своей обширной психиатрической практикой, а Владимир из двенадцати месяцев в году проводил обычно шесть в экспедициях.

И вот Однажды, помню, у меня был не приемный день — вторник55, и я, сидя в кабинете, предавался одному из излюбленных своих занятий — систематизированию накопившихся клинических случаев, как вдруг распахнулась дверь, и ко мне влетел, буквально влетел Владимир. Я был немало изумлен его неожиданным появлением, но с первого же взгляда мне стало ясно, что с ним что-то случилось. Как сейчас вижу перед собой его, как обычно, сожженное египетским солнцем лицо.

— Боже мой, Владимир, какая радостная неожиданность! — воскликнул я, приподнимаясь ему навстречу.

— Неожиданность не очень радостная, Николай, — ответил мне Голенищев, закуривая крепкие французские папироски, свой обычный сорт. Никто не знает, что я в Москве. Я приехал к тебе как к врачу.

Мне сделалась понятна его лихорадочная торопливость.

— Я слушаю тебя, — ответил я, снова садясь за стол — это положение помогало мне сосредотачиваться.