Но так ли верно, что эта комната напомнила театральную уборную? Быть может, извечное стремление отыскивать в прошлом приметы грядущего через два года подкрасит воспоминание?
Но тогда оживет и еще одно, без чего не сложилось бы облика уборной: ощущение случайного и тягостно ненужного мужского присутствия — во всем Боль, похожая на пощечину. Здесь неуловимо присутствовали и Марат, и неизвестный Искандер, и кто-то еще… Перейденный предел. Стало понятным взаимное неуважение, мучительно затягивающее общий узел, связавший этих людей, — оно вставало с этой постели, кое-как прикрытой темно-зеленым пледом.
К этой постели она отступила на два неверных шага, не сводя с Сережи зовущих, почти приказывающих глаз: вся ее сила ушла в их взгляд, но она не замечала, как, словно произнося беззвучно жалобу, шевелились ее задрожавшие губы.
— Нет, не подходите ближе… Я хочу… я хочу на Вас смотреть. Вы совсем, совсем мальчик… Я никогда не думала, что это…
Еще шаг — и руки сами стиснули тело, такое хрупкое, что показалось, сейчас затрещат кости, но вопреки этому испугу объятие стало еще безжалостней, привлекая все ближе — пока дыхание не захлебнулось в рассыпавшихся волосах.
— Так пахнет черный цвет…
— Твои губы… как причастие… они все могут смыть… все… Нет! Не надо… Сейчас нет времени… Не сейчас…
Яркое пространство сна пронзила холодная мысль. И руки уже навсегда выпустили ее, еще такую трепещуще близкую…
— Что с тобой? У тебя иней в глазах… Ты мне не ответил…
— Что мне отвечать?.. Какая честность может быть с революционным отребьем?.. Даже если сейчас эти твои Мараты и Опанасы нам нужны… Красный остается красным, даже если сейчас не время поминать его окрасочку… Войдем в город — фонарей на всех хватит, не только на бэков… Куда ты?
— Сейчас я приду. — Прежде чем выскользнуть из объятий, она на мгновение прижалась сильнее. Дверь закрылась.
Оставалось только проверить запор и подойти к окну: оно выходило во двор, и крыша ближайшего сарая давала возможность отступления.
18
— Тебе бы стоило перестать читать одно и то же по сотому разу, — раздраженно уронил Некрасов, обращаясь к Тутти, забравшейся в угол дивана с неизменным «Принцем и нищим». — Понимаете, подпоручик, хотел было ее отправить к Вику — очень уж беспокойные предстоят деньки… Какое там…
— Хочу одно и то же, — словно бы не слыша последовавшей за этим фразы, отозвалась Тутти.
— Помолчи лучше.
— А контроперация уже началась? — спросил Никитенко, ставя на стол кофейную чашечку.
— Еще с утра. Как все это обернется, гадать приходится вот на этом. — Некрасов взболтнул на донышке гущу. — Видели бумажки? Цветочки. Со дня на день можно ожидать ягодок.
— Да нет, Юрий Арсениевич, что до тех ягодок, думаю, Зубов преувеличил. У Чеки попросту нет таких сил — провести одновременную сеть обысков по всему городу…
— Не забывайте, они могут мобилизовать на пару ночей весь «передовой революционный пролетариат» столицы… А если еще откинуть к шутам такой незначительный предрассудок, как дипломатическая неприкосновенность посольств…
— Не посмеют.
Тяжелые портьеры наглухо закрывали окна. Яркая лампа отбрасывала ровный круг света на покрытый темной скатертью стол, на лица сидевших у стола Некрасова, Вишневского и Никитенко, на Тутти, с ногами устроившуюся на диване над раскрытой книгой… Холодный провал отделанного белым мрамором камина, мебель и складки портьер тонули в уютно-домашнем полумраке. Пахло хорошими сигарами. Только скверная и кажущаяся сейчас нелепой одежда собравшихся мужчин вносила некоторую ноту диссонанса в атмосферу этой гостиной.
«Обманчивое ощущение покоя… Как будто эти стены — границы двух миров: кроваво-бредового мира и мира тишины… Но стены — слишком слабая граница, пока она еще есть, но кажется, что ее вот-вот раздавит этот напор… И миры смешаются». — Вишневский сорвал ярлычок с вынутой им из ящика сигары.
— Где Ржевского носит? — прервал его мысли Юрий, взвинченно раздраженный уже с утра.
— А ты разве не посылал его со Стеничем и Казаровым? — спросил Вадим, откусив кончик. — А, легок на помине, однако!
Это было сказано уже вслед сорвавшейся на звонок Тутти.
Через некоторое время в гостиную вошел черноволосый молодой человек в тужурке и низко надвинутом картузе, несмотря на который Некрасов сразу же узнал Женю Чернецкого.
19