Держатель знака

…Это появление Сережи из Чрезвычайки Тутти тоже запомнилось страшным: хлопнула дверь, и послышались тяжелые, но какие-то бестолковые шаги, и в комнату вошли Зубов и Некрасов, таща на руках безжизненно повисшее тело: на ходу качалась висящая как плеть рука с почерневшими в кровавой коросте распухшими пальцами… Вид этих пальцев заставил Тутти вскрикнуть.

— Ну что ты стоишь! — Только Зубов заметил ужас Тутти. — Быстро беги греть воду!

— Без стрельбы? — спросил Вишневский, распахивая перед ними следующую дверь.

— Почти… — бросил сквозь зубы Юрий. — Ты лучше взгляни, кто это…

— Ржевский?! — изумленно прошептал Вадим, взглянув в откинувшееся назад измученное лицо.

— Я сам был слегка удивлен… Хорошо, что жив… если, конечно, выживет.

Через полчаса из комнаты, в которую внесли раненого, вышел Даль. «Похоже, ничего особенного, — хмурясь произнес он на ходу, — недели за две поставим на ноги. Если, конечно, не отбиты почки».

…Тутти помнила и не хотела забывать сцен из жизни петроградского подполья: Тутти очень многое помнила. Шла размеренная жизнь пансиона с расписаниями уроков в дневнике, музицированием и играми в окружавшем жилые здания пансиона саду — а в душе внешне живущей этой жизнью двенадцатилетней девочки бушевал революционный Петроград…

Тутти не могла понять, почему она, нимало не думая о творящемся вокруг, учась в советской школе и живя по подложным документам, теперь не могла думать ни о чем другом… Когда-то она могла с увлечением читать Дюма, живя в квартире на Богородской, а сейчас мушкетеры, лорд Фаунтлерой, принц Уэльский и княжна Джаваха — отступили куда-то в сторону, маня издалека, но не подходя близко, а в Тутти, словно бес, вселился Петроград… Это было непостижимо — но тем не менее когда Петроград был вокруг Тутти, его не было внутри ее.

Неужели она не могла уехать из Петрограда, не увезя его с собой — весь?

Неужели он — весь — мог поместиться в ней одной, такой огромный и кровавый? Иногда, на улице или посреди урока, на Тутти находило странное состояние: замолкнув посреди фразы, она начинала пристально и внимательно оглядываться по сторонам — но в детских лицах одноклассниц или в мирной сутолоке парижских улиц Петрограда не было… И Тутти как бы снова понимала то, что весь Петроград находится только в ее душе…

«Возьмите меня обратно, дядя Юрий!»

Ей казалось, что освободиться от Петрограда, перестать думать о нем можно будет, лишь вернувшись туда.

Только в Петрограде она сможет стать свободной от Петрограда.

Однако шла неделя за неделей, и детская душевная гибкость начинала незаметно для Тутти брать свое… Под особенным вниманием учителей и прислуги (история ее, конечно, была известна), против своей воли, но все же втянувшись в школьный ход, Тутти начала успокаиваться. Стремление в Петроград ослабло.

Отчасти сыграла здесь роль дружба с очень потянувшейся к Тутти Лерик Гагариной. В общении с ней Тутти сначала как бы вела своего рода игру, притворяясь прежней собой, с прежними своими книжными интересами, но не замечая, как дружеское притворство все чаще становится правдой: понемногу оживали помертвевшие было страницы книг…

Но Петроград порой напоминал о себе.

28

— «Vulpus et uva» 71, mademoiselle Baskakove.

— Je n'ai pas mussi cette traduction.

— C'est dommage.. Vous pouvez Vous asseoir72.

Тутти села на место с пылающими щеками: такое случалось не первый уже раз. Правота Некрасова подтверждалась: Тутти то здесь, то там обнаруживала позорнейшее свое отставание от сверстниц — это она, привыкшая в советской школе не учась быть первой, быть лучше всех, всегда и во всем быть лучше всех… Иногда начинали терзать опасения, что нагнать так и не удастся…

— Хочешь, я помогу тебе с Федром?

— Нет, спасибо! Как-нибудь обойдусь сама, — вскинув голову отрезала Тутти: девочки шли по уставленному зеленью полутемному вестибюлю первого этажа, Тутти провожала Леру до выхода, где ту обычно ждал после уроков экипаж из дома.

— Почему? Я же действительно могу помочь тебе разобрать его, — недоумевающе протянула Лерик.

— В отличие от тебя я во всем разбираюсь сама, — Тутти как-то слышала от Лерика, что к ней ходят на дом учителя. — Поэтому, может быть, и знаю меньше тебя.

— Значит, ты полагаешь, что все, что я знаю, — только из-за учителей? — сверкнув глазами, остановилась Лерик.

— А по-твоему — сама? — Тутти тоже остановилась напротив княжны. — Что ты вообще в своей жизни делала сама? Легко говорить, что брата расстреляли большевики, и при этом ездить в экипаже два квартала от школы до дома, и учить уроки, и по звонку ложиться спать! А ты знаешь, как расстреливают? Ты это знаешь? Ты это видела? Что ты вообще видела и что ты вообще знаешь?! Я не знаю, почему я вообще с тобой говорю, между нами пропасть — потому что ты, девочка из детской, ничего не можешь противопоставить тому, что знаю я! Ты не имеешь права говорить со мной на равных!

Тутти говорила, не понимая сама, откуда с такой силой выплескивается эта доставляющая ей странную радость жестокость. Она говорила, видя, что ее слова попадают в цель, причиняя боль…