Держатель знака

На девочку, стоявшую сейчас перед ней, Тутти обратила внимание еще в классе. Удивительного в этом не было: девочка, сверстница Тутти, поражала чем-то с первого взгляда. Она казалась как-то болезненно-хрупкой, с серовато-нездоровым цветом лица: лицо это, обрамленное прямыми пепельными волосами до плеч, поражало контрастом если и не совершенно взрослых, то выявленных уже твердых черт — высокого лба, форма которого напоминала лоб инфанты Маргариты на портретах Веласкеса, красиво очерченных серых глаз, которые казались больше, чем были на самом деле, из-за глубоких фиолетовых теней под ними, красивым, хотя и не маленьким носом с горбинкой, немного тяжелым подбородком — с выражением едва восьмилетнего ребенка в этом слишком определенном для двенадцатилетней девочки лице. Странное, но какое-то светлое ощущение детскости вообще исходило от этой чем-то неуловимо похожей на портрет Маргариты «в серо-розовом» девочки… Впрочем, это была задумчивая серьезная детскость больного ребенка.

Они стояли, прямо глядя друг на друга, не зная о том, насколько странно смотрятся рядом — лицо Тутти, черты которого были слишком детскими для двенадцати лет, а выражение поражало взрослостью взгляда, являлось словно бы прямой противоположностью лицу незнакомки. И все же они чем-то друг на друга походили.

— Я запомнила, когда Вас представили, — с восьмилетней серьезностью проговорила незнакомка. — А я княжна Лера Гагарина. Лера или, чаще, Лерик. Вас зовут обыкновенно Таня?

— Нет, Тутти. Или еще — Тина, под этим именем мне пришлось некоторое время прожить в Совдепии, и я к нему привыкла.

— Значит, Вы видели большевиков и жили при красном терроре?

— Да. А когда Вы приехали сюда?

— Давно. Я мало жила в России — до самой войны мы жили в Бадене, а с шестнадцатого года уехали в Швейцарию. Из-за меня — там какой-то климат. Но ведь это не важно, если в жилах течет русская кровь. Вы — дворянка?

— По приемному отцу — да. А на самом деле — я не знаю.

— Не знаете? — в изумлении проговорила княжна.

— Не знаю. — Тутти недобро усмехнулась. — Когда папу расстреляли, я была слишком маленькой. Рассказы о родне вспоминаю теперь очень смутно… Я думаю, что теперь многие будут как я — ничего не зная о своих предках.

— Его убили — большевики?

— Да.

— Они убили Федю, моего брата. Он был юнкером. В Нижнем Новгороде. Мы… мы непременно должны дружить с Вами! — Немного побледнев, княжна стиснула обе руки Тутти неожиданно сильными тонкими пальцами.

Тутти смотрела на княжну с непонятным для нее самой чувством: в нем была и некоторая доля пренебрежения к беспомощности и детскости княжны, и странное желание непонятно от чего защитить эту девочку с мальчиковым нежным именем Лерик, и совсем не вяжущееся с этим угадывание за беспомощностью натуры столь же необузданно властной, как и ее собственная, и пробудившееся стремление к соперничеству… Тутти не могла не понимать, что она на десятки лет взрослее этой девочки, но было и другое, гораздо более глубокое, в чем они были равны, — этого равенства Тутти не доводилось прежде испытывать со сверстниками.

25

Вишневский не хотел больше отчитываться перед собой в своем состоянии: даже полностью погружаясь в идущие полным ходом заседания и кулуарные переговоры, он не мог отогнать от себя странное ощущение, будто все происходит не наяву или просто не с ним. Это не он, а какой-то другой человек по имени Вадим Вишневский до полной одури засиживался по ночам за письменным столом, взбадривал сам себя по утрам ледяным душем и крепчайшим кофе, разговаривал о продовольствии, оружии и нефти и работал снова… Он смотрел за этим человеком со стороны, и для него, настоящего, действительно реальным был лишь вопрос: достаточно ли прошло времени для того, чтобы удобным было вновь позвонить Иде и договориться о встрече?

Этот день начинался счастливо: вчера Ида сказала о том, что ей хотелось бы иметь что-нибудь из стихов К. Р. Вадим обещал поискать на набережных у букинистов, и вот, воспользовавшись коротким затишьем в работе съезда, уже шел по набережной Великих Августинцев к набережной Вольтера, где чаще торговали иностранными книгами…

«Этот парк у воды в Ситэ, пожалуй, самый красивый, если бы еще не рыболовы… Что за черт, пятая лавчонка с английскими книгами — неужели нет ни одной русской? А, кажется, вот!» — Вадим, нагнувшись в низкой двери, вошел в неприметную лавочку с покрашенной зеленой краской шторой.